Моя ревность тебя погубит - Лиза Лазаревская

И, хоть я вовсе не фаталист, но здесь не поспоришь — судьба явно не хотела оставлять девочку этой ночью на улице. Наверное, произошёл вселенский сбой — раз именно сегодня я позволил себе проветриться в том самом парке, где находилась она.

2. Мы решим твои проблемы

Только когда заезжаю в гараж, замечаю резинку для волос, лежащую на заднем сидении. Видимо, Полина случайно оставила, когда выходила.

Рассматриваю вещицу — светло-розовая велюровая резинка с небольшим бантиком, немного влажная из-за дождя. Интересно, много ли эта резинка впитала боли и слёз? На автомате кладу её в карман и направляюсь в дом.

***

— Я тебе звонила сегодня раз десять.

В синем шёлковом халате Алина сидит за столом — скучающе ковыряется вилкой в овощном салате.

Нет ни сил, ни желания разговаривать с ней сейчас. Кажется всю энергию я оставил там — в своей старой квартире, в которой нашла укромное место одна несчастная девочка.

— Я работал.

— Да-да, я знаю, что у тебя сейчас очень крупный проект. Просто хотела спросить, во сколько тебя ждать. Думала, может вместе поужинаем.

— Как видишь.

— Да, кстати, как там дела? Идёт работа?

— Да, если не брать во внимание, что вокруг одни идиоты, пока не наорёшь на них — нихрена нормально не сделают. Сегодня я только утвердил проект по парковке, хотя мне должны были его переделать ещё позавчера.

Присаживаясь рядом, я всё никак не могу прекратить сжимать находящуюся в кармане резинку. Она действует как антистресс.

— Кушать будешь?

— Нет, я не голоден. Пойду к себе в кабинет.

— Ладно, только не переусердствуй, и так постоянно работаешь.

Рассеянный по всему дому аромат дорогого женского парфюма сопровождает меня до второго этажа.

Кабинет встречает меня неизменным мраком, который поддерживается отсутствием окон и мебелью из грубого дерева. В воздухе витает странная тяжесть — не мой ли осадок после увиденного? Я стараюсь отключиться полностью, абстрагироваться от жизни, к которой не имею никакого отношения, но поверить не могу — это пиздец как сложно. Всё-таки потому, что я лично увидел, как жестокость прорастает в людях.

Ощущение, словно ты прочитал книгу, как ребёнка всячески уничтожалиа спустя какое-то время узнал, что история основана на реальных событиях. Но даже в таком случае реальные события и события, свидетелем которых ты стал — совсем разные вещи. Когда-то я сам переживал нечто подобное от своего отца, но это было словно с другим человеком — со Стасом, а не с Верховцевым, которым я сейчас являюсь.

Но блядь, даже самому переживать подобное намного легче, нежели наблюдать за страданиями другого. Особенно, если этот другой — безвинная девочка лет шестнадцати, с растрёпанными волосами и в тоненьком платье бродит по городу, радуется перспективе поесть вечером вареников с незнакомцем. Про это я вообще молчу даже в собственных мыслях — она настолько легко внушаемая, что страшно представить, какие отморозки могли воспользоваться её детской наивностью и безвыходностью ситуации.

Садясь в кресло, включаю кондиционер на шестнадцать градусов. Надо отвлечься. Наливаю немного коньяка в стакан. Стараюсь вернуться мыслям в свой новый проект жилого комплекса — всё-таки развитая инфраструктура всегда будет выгодно сочетаться с близостью морского побережья.

Глазами натыкаюсь на документы и хочу сделать пару пометок, но не могу — голова совершенно не в рабочем русле. Игнорирую всё, кроме сегодняшнего происшествия. Видно, слишком долгое время со мной ничего не происходило ничего ни хорошего, ни плохого — я застрял в долгом периоде затишья, чтобы сейчас сидеть в своём кабинете, пить коньяк пятилетней выдержки и пытаться понять, как же мне поступить? Миссию случайного прохожего я выполнил на все двести, но почему всё равно так гадко на душе? Может, потому что понимаю, в следующий раз так сильно девочке не повезёт — не говоря уже о том, что каждый день с такой матерью как игра на выживание.

Странно, ведь я думал, что совсем полностью лишён эмпатии и отзывчивости, а на самом деле уже не один час думаю о ней.

Думаю, думаю, но ничего не придумаю. Пока что.

Я отключаюсь, медленно сшивая себе веки невидимой прочной нитью. Только к утру понимаю, что даже во сне всё равно умудряюсь увидеть тот робкий, растерянный взгляд.

***

Утром просыпаюсь пластмассовым, спал три часа — и то урывками. Ещё нет семи часов. Голова незрячая, будто выпил вчера не сто грамм, а бутылку минимум.

Несмотря на то, что жутко не выспался — больше заснуть не смог. После контрастного душа и холодной бутылки воды я уже сижу в машине и вновь еду по маршруту, ведущему к моей старой квартире.

На улице всё ещё темень. Один градус тепла. Свободные дороги.

По пути беру кофе, в связке с сигаретами зачастую спасающий меня от недосыпа, тревожности и внутреннего одиночества.

Я так быстро доезжаю до Лермонтовской, что и не знаю, нужно ли давать о себе знать в такую рань. Наверное, надо бы съездить куда-то за свежим завтраком, но все такие работяги, что откроются часа через два-три.

Зайдя в квартиру, первым делом смотрю, где Полина — а она всё ещё спит. Дверь в спальню прикрыта, поэтому я захожу максимально тихо, чтобы не разбудить её. Рядом с кроватью замечаю открытый рюкзак. Быстро просматриваю, что в нём — пару тетрадок, две ручки, расчёска, мелочь во внутреннем кармашке, обёртки от конфет, новый маленький пакетик сока.

Нормально вообще, что мне становится неловко и тошно? За хорошую жизнь, которой у неё нет. Стыд будто вселяется в моё тело раненной змеёй — и ползает от трахеи до носоглотки, хвостом задевая верхнее нёбо.

Я собираюсь поскорее выйти, но в эту самую минуту меня останавливает вибрация телефона. На прикроватной тумбочке лежит старенький чёрный самсунг. На экране высвечивается «папочка».

Понятия не имею, чем именно руководствуюсь, но я беру трубку, пока выхожу из спальни.

— Доченька, возвращайся д-домой, п-пожалуйста, — говорит он хриплым голосом, немного заикаясь. — С мамой я п-поговорил. Она тебя трогать не б-будет больше.

Молча слушаю тяжёлое дыхание, которым он меня выводит из себя.

Своевременно вы там спохватились.

— П-полиночка? Ответь, п-пожалуйста. Я очень п-переживаю.

— Не переживайте.

Волноваться надо было, когда находилась дома — в кругу любящих родителей.

— Гто это? Где м-моя дочь?

— С ней всё в порядке. Она сейчас спит.

— А кто в-вы?

— Просто знакомый.

— П-пожалуйста, с-скажите ей, что звонил п-папа.

— Хорошо, я обязательно