Селянин - Altupi

Будильник замолк. Хата погрузилась в тишину. Пожаловал утренний стояк. Кирилл потёр лицо ладонями, почесал яйца и решительно сел. Сквозь щели в задёрнутых шторах было видно, что день солнечный.

Прилетела муха, Кирилл её отогнал и, сверкая голым задом, пошёл в горницу искать телефон. Его всё ещё раздражала бабкина бытовая неблагоустроенность. Да и вообще, что это за лето у него — вставать рано, вкалывать, жрать всухомятку, онанировать, срать в лопухи? Вымозжил бы у родаков денег на Турцию — не влюбился бы в парня. Парня, которому нафиг не сдался.

Кирилл не удержался, отдёрнул штору, едва не срывая её с металлических зажимов, и щекой приник к пыльному прохладному стеклу. Выгнул шею. Целясь увидеть дом Рахмановых, но он был далеко, и зелень закрывала весь обзор. Хоть деревья спиливай.

Вчера и уже сейчас снова странное томление не давало думать ни о чём другом. Похоже, и вправду раньше не любил — не испытывал дикой потребности видеть человека, всё о нём знать, прикасаться, просто говорить о нём. И что Егору надо? Кирилл повернулся к старому тусклому, засиженному мухами трельяжу. Посмотрел на три, два из которых были повёрнуты боком, отражения себя — тоже ведь недурён собой. И немного повыше Егора будет, и сложен спортивно, ноги почти не кривые, не обезьяна. Про глаза и улыбку даже говорят, что красивые. Подбородок опять же волевой, если побриться. Уши не торчат. Член… Кирилл повертелся, чтобы его возбуждённое достоинство разглядеть со всех ракурсов. Член тоже нормальный — шестнадцать с половиной сантиметров в длину, четыре сантиметра в диаметре.

Зеркало показало ещё и красные точки по всему телу, особенно много на щеках, шее и икрах. При детальном изучении они оказались комариными укусами — вчера твари искусали, а он и не заметил. Хорошо хоть не чесались.

Тишину прорезала музыка. Кирилл вспомнил про будильник и на звук нашёл смартфон на диване в складках скомканного пледа. Глаза привычно метнулись к значку Интернета, но это было ложной надеждой.

Рассусоливать было некогда. Калякин подогнал себя, бросил гаджет обратно и пошёл во двор прямо в чём мать родила. Все его трусы сейчас сушились там на верёвке. Прихватил только с холодильника пачку сигарет и зажигалку.

На улице стояла отличная погода. Привычно кудахтали куры, жужжали насекомые. Кирилл подумал, что за неделю звуки деревни перестали его допекать, а к запахам — приятным и нет — принюхался. Первым делом он закурил и окропил тугой струёй траву, затем пошёл к верёвке с бельём, пощупал висевшие вещи — с сыринкой. Но Кирилл всё равно снял самые сухие плавки и надел. Влажная ткань прилипла к попе, холодила яйца. Кирилл постарался отнестись к этой проблеме философски, ставил в пример Егора, который вчера без всяких претензий ради помощи ненавистному горожанину испачкался грязью с ног до головы. Настоящий товарищ. Стыдно ныть из-за мокрых трусов после такого примера.

Докуривая и думая о Егоре, Кирилл приступил к намеченному плану мероприятий. Взял вёдра, тряпку — бабкин старый фартук, поднял из колодца воду. Отнёс всё это к машине. Отнёс и охуел: ночью она казалась грязной, а белым днём — просто грязнещей. Грязью забиты литые диски, на защите и брызговиках комья уже высохли, на капоте рисунок импрессиониста серыми брызгами. Грязь на крыльях, багажнике, крыше — то есть везде. Её бы на мойку к девочкам с «кёрхерами».

Но мойки не было, пришлось засучить гипотетические рукава и начать мыть. Впрочем, взгляд всё время обращался к дому Рахманова, теперь более-менее хорошо видному, — не ведёт ли Егор корову на пастбище, не выгоняет ли набитый банками с молоком мотоцикл, не колет ли дрова? Поэтому голова была занята мыслями, и работа продвигалась механически.

Около восьми часов из калитки своей усадьбы вышла Лариса, посмотрела на утреннего полуголого труженика, села в свой «Опель Мокко» и укатила, оставив шлейф выхлопных газов и ревности. Чем эта баба лучше? Ни фигуры особой, ни гибкости, ни пошлости. Денег даёт? Не всё ими измеряется, Егор сам сказал. Сосёт хорошо? Но он же гей! Просто даёт? На безрыбье и рак рыба?

Кирилл вылил остатки грязной воды под куст, сходил за новой. Воображение рисовало, как Егор раздевается, раздевает банкиршу и ложится в постель с этой тёткой. Как они смеются, целуются, он с наслаждением толкается в её щель, закрывает глаза, она стонет как нимфетка и подмахивает, царапает ему спину. Или у них всё происходит по-спартански, без эмоций, удовлетворение за десять минут, отработка денег с его стороны?

Кириллу хотелось знать, смеётся ли Егор.

Вернувшись с ведром чистой воды, Калякин застал возле забора кошку. Беспородную гладкошерстую белую с пегими пятнами. Она виляла хвостом, тёрлась спиной об угол и сразу перешла к его ногам, тоже потёрлась, поднимая морду вверх. Мяукнула, щуря жёлтые глаза.

— Брысь! — Кирилл отступил, приподнял ногу, чтобы пнуть животину. Не любил дворовых блохастых кошаков, шастающих по помойкам и жрущих всякую падаль. Но как поднял, так и опустил. Наклонился, погладил. — Киска, киска, иди сюда…

Кошка задрала морду, подлезая под его руку, замурчала. Стала тереться ещё интенсивнее, ластиться, переступать лапками. Шерсть у неё была мягкая, рассыпчатая. Кошачье доверие подкупало. Кирилл почесал ей за ушами. Вот так, хорошо, так Егор бы и поступил, он бы никогда не обидел животное, любое, не обидел.

— Киска, ты чья? Извини, но мне некогда. Иди к хозяйке.

Кирилл провёл ещё раз по шёрстке и вернулся к помывке машины. Кошка опять ушла к забору.

Ясно, как день, почему Егор презирает его. Он говорил это открытым текстом — называл быдлом и позором молодого поколения. Кирилл не осуждал его за это и по большей части признавал себя таким. Слишком много вседозволенности он чувствовал, будучи единственным депутатским сынком, перестал считаться с окружающими людьми, принимал их за мусор. Взять эту деревню — от всего бабкиного воротит, пупок надрывается воды принести или обед приготовить, с соседями поперессорился, Егора пидором чмырил. Даже своих родителей не уважает. За что любить-то Кирилла Калякина прикажете?

Нет, Кирилл знал, что он не такой. Да, привык вести себя как пуп земли, а на самом деле — как отброс. Но он не всегда таким был! Рос-то он славным мальчуганом! Это потом безразличие родителей, их откуп деньгами сделали из него циничную сволочь. Он и сейчас не такой — ему требуется ласка, сострадание, поддержка. Чтобы кто-то просто прижал его к своей груди и погладил по волосам, спросил, как прошёл день. Не даром же он так впечатлился мамой Егора.