Нарисую себе счастье - Марианна Красовская

— Нет уж. Не хочу, чтобы меня потрошили как утку. Лучше уж во сне умереть. Или рядом с тобой.

Очарование момента напрочь рассеялось. Я закатила глаза и поднялась с пола. Он не удерживал.

Вернулась за стол, поглядела на буквы “С и М” и принялась записывать, проговаривая вслух:

— Больших чашек без блюдец дюжина. Маленьких с блюдцами — дюжина.

— Зачем большие? — глухо спросил Казимир.

— Так интереснее. Симеон оценит. Тарелок глубоких — две дюжины. Маленьких плоских, широких плоских — столько же. Чайник, молочник, что еще?

— Супница, солонка. Блюдо еще и соусник.

— Записала. Все с инициалами.

— Да, строго белая посуда, черные с золотом буквы.

— А может, желтый цвет? Или голубой?

— Нет, только белый.

— Тогда большие чашки вычеркиваю. Оставим обычные.

— Да, так лучше будет.

Мы разговаривали так спокойно, будто не задыхались только что в объятиях друг друга. Будто и нет между нами ничего, только работа. И оттого сердце сжималось в груди. А у него? У него тоже?

— Как ты себя чувствуешь?

— Благодарю, вполне прилично.

— Гальянов уехал?

— Да, около часу назад. Не хочешь вечером на фабрику со мной съездить?

— Давай завтра? Я как раз эскизы подготовлю. Вместе выберем форму посуды. И да, хорошо бы на свадьбу еще стеклянные кубки послать. Гостей много будет, люди заинтересуются. Можно особо не усердствовать, все равно половину побьют. Зато запомнят.

— Хорошая мысль, так и сделаем. Пошлю Ермола на завод с письмом как можно скорее.

Казимир поцеловал меня в макушку и стремительно вышел, а я потерянно всхлипнула. Ну почему он такой… не гибкий? Как же больно его любить!

Пара слезинок упала на рисунок, краска поплыла. Я решительно вытерла глаза. Ну уж нет, я так быстро не сдамся. Времени все меньше, время утекает сквозь пальцы, уже зима на носу. Нужно торопиться.

Глава 23. Свежий взгляд

Я еще долго сидела, безмолвно разглядывая пустой лист бумаги и разговаривая мысленно сама с собой.

Я люблю Казимира. Люблю так сильно, что дух захватывает. Не самое приятное открытие. Но вот в чем странность, меня даже не особо интересует, любит ли он меня. Это неважно. Моей любви на двоих хватит. Он меня не обижает, он целует, он делится со мной своими мыслями — это куда больше, чем я надеялась, когда соглашалась выйти за него замуж.

А я собираюсь его спасти.

Неожиданно мне стало душно, в глазах затуманилось. Я отложила рисунки в сторону и вышла из кабинета. Выглянула на крыльцо, уставилась в ясное синее небо. Когда отец погиб, когда матушка слегла, я толком не думала ни о чем. Жизнь продолжалась… но не для всех. А теперь стало страшно. Как же это так — умереть? Не видеть больше ни птиц, ни деревьев, ни дождя. Не дышать, не сомневаться, не любить. Стать ничем, пустотою, грудою гниющей плоти где-то под землей. Вот ты был — а потом тебя нет. И даже самые близкие смирятся и забудут.

Может, и есть в этом какой-то покой, даже вселенская справедливость. Кто-то умирает, кто-то рождается. Не будет детей у Казимира — появятся у Ольги. Род все равно продолжится. Мы на этой земле лишь гости. Приходим голые и с собой ничего не забираем.

Не позволю.

Встряхнув волосами, я зашипела и прищурилась. Не позволю! Казимир мой, я не отдам его смерти. Если есть шанс на спасение, то я должна его использовать. Знать бы, как его уберечь! Я бы свою жизнь за него отдала, если б могла…

Отдышавшись и озябнув, вспомнила, что вышла на крыльцо в домашнем платье, вздохнула и вернулась.

— Ты как себя чувствуешь? — мирно спросила супруга, обнаружив его в гостиной с письмами в руках. — Помощь нужна какая-нибудь?

— Знаешь, мне будто бы легче. Дышится легко, в груди спокойно, — Казимир поглядел на меня… странно, будто бы встревоженно. — Если так и дальше пойдет, то я поеду в Большие Лисы, там белую глину тоже добывают. И красную. Погляжу, какое качество, руками потрогаю.

— Так почему просто образцы не запросить? — привычные наши разговоры меня успокоили, я села в кресло и наклонилась ближе к Миру, уже ожидая узнать что-то новое и интересное. Не разочаровалась.

— Образцы они какие угодно послать могут. А мне нужно потрогать, понюхать, почувствовать. Я же все-таки маг. Я всегда сам в карьер спускаюсь, да пальцами разминаю тамошнюю глину. Она мне все и рассказывает.

— Что же — все?

— Как ложиться будет, какая у нее пластичность. Будет ли трещать при обжиге, хорошо ли звенит чашка из такой глины. Можно, конечно, состав химический изучить, но это дольше. Да и зачем, если я и так пойму?

— Вот уж чудеса! — выдохнула я восхищенно.

— Магия и опыт, причем даже не скажу, что здесь важнее. Но и ты так умеешь.

— Я?

— Да. Ты, когда холст видишь, разве не чувствуешь, как на него краски лягут, какая картина выйдет?

— Ну… иногда, — признала я. — Но то не магия. А просто… желания мои.

— А для тех, кто рисовать не умеет — магия. Вон Ольга сколько билась, а даже дерево ровное нарисовать не могла, что уж про портреты говорить. А ты тогда к нам в дом ворвалась и за пару минут одним лишь росчерком грифеля сотворила чудо.

— Не путай магию и талант! — сдвинула брови я.

— Так это одно и то же!

Нет, его не переспорить! Да не больно-то и хотелось.

***

А поутру случилось сразу два чуда. Во-первых, спустившись к завтраку, я Казимира не сразу признала. За столом сидел, без сомнения, знакомый мне мужчина. Широкоплечий, с взъерошенными русыми волосами, в любимой темно-синей блузе. Вот только лицо у мужчины было странно-молодым и гладким. Честно признаться, если б не рубаха, я б перепугалась, а так только застыла на пороге и заморгала.

— Ты побрился? — Глупее вопроса нельзя было и выдумать. Сама же видела, что побрился.

— Ты вроде бы хотела. Смешно, да?

— Красиво очень, — честно сказала я. — Сразу лет десять скинул. И подбородок у тебя с ямочкой.

— А я уж и забыл. Тебе нравится? Если нет — обратно борода быстро отрастет.

— Я тебя