Проклятие Бессмертных: Королева Грёз и Кошмаров (книга 3) - Валентина Зайцева

— Я сделаю что угодно, клянусь! — Отчаяние придало моему голосу истеричные нотки. — Я буду твоей рабой, чем угодно! Я не буду с ним общаться, никогда больше не увижу его, что угодно!

— И ты снова подтверждаешь мою правоту, — с горечью усмехнулся он.

— Всё нормально, Нин, — Гриша попытался ухмыльнуться сквозь боль, и на губах его проступила кровь. — Всё в порядке. Пошёл этот тип к чёрту.

Гриша сдавленно крякнул, когда металлический кулак Самира обрушился на его висок. Он рухнул бы на пол, если бы Самир не держал его за воротник, словно сломанную куклу.

— Постой, пожалуйста! — закричала я, в исступлении рванув ошейник на своей шее, чувствуя, как ногти ломаются и кровоточат. Мне было всё равно. Боль в пальцах казалась ничтожной по сравнению с тем, что происходило. Даже сейчас я умоляла его в мыслях — он не может быть серьёзен. Он не может этого хотеть. Он не способен на такое! Это блеф. Должно быть, так. Я любила его. Он любил меня. Он говорил, что любит. Он не может сделать со мной такого.

— Нет, — произнёс Самир с ужасающей окончательностью.

Металлическая рука Самира вспыхнула чёрным пламенем, языки которого извивались, словно живые, и я не успела среагировать. Всё произошло слишком быстро. Прежде чем я успела послать Горыныча остановить его, прежде чем успела даже вдохнуть, Самир схватил Гришу за лицо, прижав свою пылающую длань к тому месту, где на коже моего друга были нанесены следы души.

Я была уверена, что оба этих звука будут преследовать меня до конца моих дней, и не знала, что ужаснее: отчаянный, разрывающий душу крик Гриши, эхом разнёсшийся по каменному залу и отразившийся от сводов, или тошнотворный, едкий запах горелой плоти, мгновенно наполнивший помещение и въевшийся в ноздри.

Запах был острым, едким, невыносимым — от него переворачивало желудок и подступала желчь к горлу. Я уже не слышала собственных воплей, мольбы и просьбы остановиться, заглушённые болезненными рыками Гриши. Он бился и вырывался из захвата с животным отчаянием, но Самир был неумолим. Хватка металлического протеза на лице Гриши была неотвратимой, абсолютной, словно тиски.

К ужасной симфонии присоединился запах палёных волос, а потом и нечто другое, знакомое мне по работе — по тому самому случаю с автомобильной аварией, где человек сгорел заживо в салоне. Запах обугленной кости. Сладковатый, отвратительный, незабываемый.

Я не знала, когда именно начала рыдать навзрыд. Мне было всё равно. Гриша перестал кричать, и эта звенящая, оглушительная тишина была ужаснее любых звуков, которые я когда-либо слышала.

Самир бросил Гришу на пол у своих ног, словно использованную тряпку, и бедняга дёргался, рефлекторно сворачиваясь в калачик и прикрывая обугленную половину лица руками. От его кожи поднимались лёгкие струйки дыма, извиваясь в воздухе. То, что я могла разглядеть на его лице сквозь пальцы, было обуглено дочерна и носило отчётливый отпечаток ладони, вплавленный в плоть. Он потерял глаз. Если не больше. Гораздо больше.

— Будь ты проклят, — прошипела я в сторону Самира, с новой силой дёргая ошейник на шее, чувствуя, как кожа под ним разрывается. — Чтоб тебе провалиться в самую преисподнюю! Чтоб тебя жгли в аду вечно!

— А где, по-твоему, мы находимся? — Самир издал резкий, язвительный, насмешливый хохот, раскинув руки в стороны в театральном жесте. — Как думаешь, откуда пошли все эти великие мифы о подземном мире? И кого, как не меня, считают вдохновителем самых ужасных из этих легенд?

Он стоял над телом Гриши, словно кошмар, воплотившийся в реальность, словно само воплощение тьмы.

— Вот он я, пред тобою, Владыка Тьмы, Чёрный Ангел Агонии. Это я приношу тебе эту боль! Я — источник всех твоих страданий!

— Иди к чёрту, — проскрежетала я сквозь стиснутые зубы. — Самовлюблённый мешок с говном! Ты — просто монстр, прикрывающийся красивыми словами!

Гриша дрожал, его, вероятно, начинало трясти от шока — тело пыталось справиться с непереносимой болью. Из его лица сочилась сукровица, и меня чуть не вырвало прямо на пол. Он определённо лишился глаза. Гриша даже не стонал — он был в слишком сильной агонии, чтобы издавать какие-либо звуки. Он умирал у меня на глазах.

— Гриша! — закричала я, голос сорвался. — Останови это! Спаси его! Ты можешь это сделать!

Я взмолилась Самиру, чувствуя, как отчаяние захлёстывает меня с головой, словно тёмная вода.

— Ах, ты всё ещё полна надежды, — произнёс он почти с любопытством. — Какой коварный яд. Нет. Теперь он умрёт. И ты ничего не сможешь с этим поделать.

Выпусти меня, Пирожочек.

Голос Горыныча прозвучал в моей голове, низкий и обещающий расправу.

— Он не может быть серьёзен, — прошептала я, качая головой. — Он не позволит этому случиться. Не Самир. Не тот, кто...

— Мм? Я не расслышал, — насмешливо переспросил Самир, склонив голову набок.

Самир пнул Гришу носком своего лакированного ботинка, бесцеремонно перевернув его на спину. Руки Гриши беспомощно и слабо отвалились от его лица, безжизненно упав на пол. Он был без сознания, провалившийся в милосердную темноту.

— Не тревожься, — произнёс Самир с пугающей заботливостью в голосе. — Ему осталось недолго. Минуты, не больше. И он не страдает... ну, не слишком сильно. Худшее уже позади.

В этот миг он был Королём Теней. Не моим возлюбленным, не моим другом, не тем человеком, которого я думала, что знаю. Он был тем самым грозным Владыкой в Чёрном, о существовании которого меня так упорно предупреждали все вокруг — Элисара, Сайлас, и даже Гриша. Тем монстром, в которого я отказывалась верить всеми фибрами души. А он существовал. Он был реален. И он стоял передо мной.

Дай мне покончить с этим, — настаивал Горыныч. — Дай мне отплатить ему сполна. Я жажду его крови.

Я опустила голову в ладони и разрыдалась, чувствуя, как всё во мне хочет рассыпаться в прах и кануть в небытие, раствориться и исчезнуть.

— Это несправедливо, — выдохнула я сквозь слёзы.

— Как там говорится, моя птичка? — язвил Самир с издёвкой. — Жизнь несправедлива? Добро пожаловать в реальность.

— Я не с тобой разговаривала, придурок!

И тут что-то во мне щёлкнуло. Я почти физически услышала, как внутри меня что-то ломается, словно звон колокола, разносящийся сквозь хаос,