Воронка второго шанса - Анна Михайлова

— Я стараюсь. Правда, — тихо произнесла Лера, виновато опуская голову. Пепельные волны закрыли лицо, словно она инстинктивно пыталась защититься от нападок. Волхву даже стало ее жаль. Он подстегивал огневку, заставляя учиться как можно быстрее. Словно чувствовал, что отпущенное время безжалостно утекает меж пальцев.

— Знаю. Я учу тебя, как могу. Но ты должна найти свой путь. Пойдем в дом.

В доме Драгомир привычно накормил девушку. Ежедневно, после занятий, хрупкое существо превращалось в маленькое прожорливое животное. Которое поглощало все, что выставлялось на стол. Потом неизменно извинялось, но через некоторое время вновь рыскало глазами в поисках съестного. Именно поэтому теперь на столе всегда стояла глубокая чаша с яблоками. Лера, даже не замечая, поглощала их в неимоверных количествах, чтобы унять просыпающийся голод. Огонь прожорлив, что поделать.

Сыто откинувшись на стену дома, девушка слегка осоловело проследила как дух-хранитель мгновенно убрал посуду со стола. Теперь, получив разрешение от волхва, он не прятался, но деликатно появлялся только по мере необходимости. Молчаливо поблагодарив его улыбкой, Лера посидела пару минут, блаженно смакуя чувство сытости, и со вздохом полезла за учебниками.

Драгомир, уже пересевший в любимое кресло, вскинул на нее глаза, но тут же уткнулся в книгу. Не падает от усталости — и то прогресс. Подхватив учебники, девушка несмело подошла к мужчине.

— А можно я тут, с вами посижу?

«А можно ты не будешь щеголять передо мной в этих шортах и майке!» — про себя подумал волхв. Но вслух заметил:

— Тут — это где? Здесь только одно кресло.

— Я знаю, что это кресло — только для вас. Или для Яры. И не претендую, — слегка улыбнулась Лера, — можно я на шкуре посижу?

— Зачем это? — насторожился волхв.

— Красивая очень. Давно хочу этот мех ногами взъерошить. Но без разрешения — никак не решусь.

«Ни за что!».

— Располагайся.

«Что я несу?»

Просияв от полученного разрешения, Лера торопливо уселась на шкуру, немедленно взъерошив ее пальцами босых ног.

— Ой, какая необычная шкурка! Снаружи жесткая, а внутри нежная. Словно человек: прячет мягкое нутро под колючками.

— Это подшерсток. Он вырастает поздней осенью и зимой. В это время у медведя самая лучшая шкура.

— Красивый, — ласково погладила темно-коричневый мех Лера, — а в жизни, наверное, был еще лучше. Жалко, что его убили.

— Он умер сам, — нехотя пояснил волхв, — его медведицу придавило упавшей сосной. Он умер рядом от разрыва сердца. Я разрешил охотникам забрать обоих. Они в благодарность подарили его шкуру мне. Не выбрасывать же!

— Красивый и верный, — задумчиво произнесла Лера, зарываясь пальцами в густой мех, — настоящий мужчина.

— Если ты мечтаешь о верности, то тебе к медведям или аистам. Потому что все мужики бегают «налево». Рано или поздно.

— Я вам не верю, — просто улыбнулась огневка, вскидывая на него янтарные глаза, — и я дождусь именно такого, который будет любить только меня.

— Тогда, из совершенно не свойственного мне человеколюбия, дам совет: не стоит смотреть в сторону бабников. Я про Яриного «сотника». Вот уж на ком клейма негде ставить.

— Я смотрю на него только потому, что у него приятная улыбка.

— Именно с этой улыбкой он тебя на лопатки и уложит.

— В каком смысле? — удивилась Лера.

— В прямом. На ближайшем сеновале завалит и полезет под юбку.

— Зачем вы наговариваете на человека?

— Я? Наговариваю? — расхохотался Драгомир, — этот смазливый мальчишка половину девок у князя на подворье перепортил. А уж сколько в городе — не берусь судить. То-то к нашей травнице Маре толпы его баб бегают за зельем от «залета». А ему хоть бы хны, все также ходит и улыбается. Заметь — не женат до сих пор.

Лера хотела сказать в ответ что-то обидное, но внезапно захлопнула рот. Вспышкой пронеслось воспоминание перехваченного взгляда волхва на Яру. Здесь это было, в доме! И она стала свидетелем той нежности и боли, что сверкнула в холодных серых глазах. Получается, Драгомир, как вот этот медведь, прячет под слоем цинизма свою боль. Осознание острой булавкой кольнуло в сердце. Словно впервые, Лера откровенно рассматривала сидящего перед ней мужчину. Умное, волевое лицо, ровный, чуть хищный нос, широкие дуги густых темных бровей. Острые скулы и твердая, четко очерченная линия челюсти. Красив? Несомненно. Не совсем правильные черты лица, подсвеченные внутренней силой, делали его невероятно притягательным. Той магнетической харизмой, которая заставляет оглянуться. Столько внутренней силы и при этом — одиночество. Ежедневная, ежесекундная боль от того, что любимая им женщина — с другим. И этого не изменить.

— Не женат, как и вы. Почему вы не с ней? — тихо, едва слышно спросила Лера. Вопрос вырывается раньше, чем она успевает замолкнуть.

На крохотную долю секунды в серых глазах мелькает та вспышка боли, что она уже видела раньше. И мгновенно, словно ее присыпает пеплом равнодушия, глаза становятся холодными и колючими.

— А почему ты, маленькая глупая девочка, решила, что я перед тобой исповедоваться буду? — Драгомир откидывается в кресле и смотрит с на ее со смесью злости и пренебрежения. Еще пару дней назад она со слезами убежала бы из комнаты. А сейчас отчего-то выпрямилась, усаживаясь на медвежьей шкуре по-турецки. Не было страха, словно какая-то опора поднималась внутри, взметнувшись ярким огненным столбом.

— Я могу и у Яры спросить. Но мне кажется, даже она не знает всех твоих переживаний.

Почему она так спокойна⁈ Почему эти золотые глаза смотрят прямо и уверенно, словно проникая в душу? Поднимая пласт за пластом. И почему он не выбросит ее как котенка за дверь, чтоб в ночной прохладе у девчонки мозги на место встали? Лера была спокойна, как гладь высокогорного озера. В отличие от него. Внутри клокотал комок эмоций, щедро приправленный злостью.

— Она не знает. И тебе знать не обязательно, — процедил он сквозь зубы.

— Вам настолько больно? — в ее больших глазах появилось сочувствие. От этого стало еще горше.

Драгомир резко подался вперед, оказавшись едва ли не нос к носу с огневкой.

— Поясню первый и последний раз: Яра мне кровная сестра. Я поделился с ней своей кровью и силой, чтобы спасти. Иначе она бы погибла. Именно поэтому она никогда, слышишь? — никогда, не посмотрит на меня иначе, как на родственника.