Глубже - Робин Йорк

колени, пощипываю наволочку, на которой нарисованы смурфики. Предполагается, что это ироничные Смурфики, но, возможно, это как ироничные китовые штаны. Невозможно.

Напоминаю себе, почему заставила Уэста приехать сюда. Потому что я поцеловала Нейта, и он выложил мои голые фотографии в интернет. Потом поцеловала Уэста, и он перестал со мной разговаривать. Я устала от этого дерьма.

— Что с тобой происходит?

— Ничего.

— Ты злишься на меня.

— Нет, — он сосредоточен на месте на полу, как будто все секреты мира написаны там.

— Я тебе противна.

— Нет.

— Ты жалеешь, что поцеловал меня.

Он на долю секунды встречается взглядом. А затем снова смотрит на тайное место.

— Да, — но потом снова смотрит на мое лицо. — Нет.

— Так какой ответ?

— Оба.

— И что мне с этим делать, Уэст?

Он вздыхает. Его волосы падают вперед, закрывая глаза, и он зажимает руки между коленями, на браслете на запястье написаны буквы его имени, символ всего того, чем он не хочет со мной делиться.

— Я с самого начала говорил тебе, как все будет с нами.

— Ты сказал, что не будешь меня трогать.

Он кивает, но не поднимает глаз.

— Но ты же трогал меня.

— Я, бл*дь, знаю это, Кэролайн.

— Не срывайся на мне. У тебя нет никакого права. Мы оба были там. Мы оба целовались.

— Да, но это мне пришлось прыгать с балкона, не так ли?

— И поэтому ты злишься на меня?

— Я не злюсь на тебя!

Наконец-то он смотрит на меня, но это не помогает. Его насупленные брови и нахмуренный взгляд означают, что он на что-то злится. Если это не я, тогда что?

— А похоже, что так и есть.

Он встает. Несколько раз прохаживается взад-вперед. Смотрит на двухъярусные кровати, на пустой стол Бриджит, на мой захламленный стол. Он поднимает фотографию в рамке, на которой я с отцом и сестрами на выпускном в школе, и кладет ее обратно.

Он указывает на фотографию.

— Знаешь, что я ему сказал?

— Кому, моему отцу?

Он скрещивает руки.

— Я сказал: «Так это твоя дочь?». Это было после того, как я отнес тебя по лестнице и положил на кровать. Я стоял прямо над тобой, смотрел на твои сиськи и сказал: "Я прямо, напротив. Совместное общежитие, чувак. Это будет здорово".

Он использует свой голос наркоторговца, голос укурка — совершенно фальшивый, если ты знаешь Уэста, но до ужаса убедительный, если не знаешь. Я точно слышу, как это должно было звучать для моего отца. Как будто его малышка поселилась в доме напротив у насильника или, по крайней мере, развратного гада.

Это чудо, что папа вообще уехал из Патнема.

— Зачем?

— Чтобы у тебя была веская причина держаться от меня подальше.

— Да, это я уловила, но все равно не понимаю. И не пытайся кормить меня всякой ерундой о том, что я богатая, а ты бедный, или ты слишком благородный, или еще что-нибудь.

Он гримасничает. Отходит к окну, поворачиваясь ко мне спиной.

— Я не благородный.

— Тогда кто ты?

Нет ответа. Молчание затягивается, часы Бриджит отбивают секунды — одну, две, три, четыре, пять, без ответа — пока вдруг Уэст не поворачивается и не говорит:

— Я чертов эгоист, ясно? У меня есть планы на будущее, и тебя в них нет. Ты никогда не будешь в них участвовать, Кэр, поэтому мне просто имеет смысл держаться от тебя подальше, чтобы я мог сосредоточиться на том, что важно.

Что важно.

И это не я.

Я смотрю на Смурфетту у себя на коленях, на ее золотистую копну волос, на ее дурацкие туфли и платье, и мне хочется ударить ее. Хочется ударить себя, прямо туда, где болит, туда, где слова Уэста вонзились в старую жгучую рану под моими легкими, в ту жизненно важную точку, в которую он продолжает бить меня, даже не заботясь об этом.

Он не пытается причинить мне боль. Он просто эгоист.

— Не смотри так, — говорит он.

— Я буду смотреть так, как захочу, — я выделяю каждое слово, медленно и тщательно, потому что не хочу, чтобы он знал, что причинил мне боль.

Переворачиваю подушку и обвожу контур шляпы Мозговитого Смурфа. Я всегда отождествляла себя с Брэйни.

— Кэр…

— Наверное, тебе лучше уйти.

Он поднимает пальто. Подходит к двери. Я жду, когда она откроется, жду, когда он выйдет, жду, когда начнется та часть моей жизни, в которой нет Уэста.

Но он стоит там, а потом наклоняется к двери и со всей силы бьет по ней ногой, три раза. Он пинает дверь так сильно, что я подпрыгиваю.

Волосы на моих руках встают дыбом.

Насилие — это колокольный звон внутри меня. Объявление о том, что что-то начинается, что-то высвобождается.

Он снова поворачивается ко мне.

— Я не хочу уходить. Ясно? Это моя проблема, Кэролайн. Я никогда не хочу уходить от тебя.

— Чего же ты тогда хочешь?

Я почти в слезах. Почти кричу, потому что не понимаю. Никогда не понимаю.

Он подходит, бросает пальто на койку Бриджит, упирается обеими руками в металлический каркас кровати. Его ноги широко расставлены, и он заслоняет свет с потолка. Я не вижу его лица, но, когда он говорит:

— Я хочу поцеловать тебя снова, — я слышу мягкость его слов. Почти чувствую это.

Уэст толкает мою ногу своей, упираясь в мое колено.

— Я мог бы скормить тебе историю о том, что я хочу этого, потому что думаю, что тебе нужен кто-то, кто покажет тебе, что ты не сломлена, что ты красивая и сексуальная, и если ты грязная, то только в хорошем смысле, в том, в котором все грязные. Я мог бы сказать тебе это, и это было бы правдой, но на самом деле правда в том, что я эгоист и хочу тебя. Не знаю, как перестать хотеть тебя. Я просто чертовски устал от попыток.

Он слегка сдвигается, позволяя свету рассеяться вокруг его головы. Это освещает его, показывает мне его глаза. Они напряженные, сверкающие и полны чего-то, что я видела там сотни раз, но никогда не знала, как это назвать.

Нужда. Жадность.

Вот как выглядит Уэст, когда он в чем-то нуждается.

Нуждается во мне.

Я не могу думать. Дыхание — это все, с чем я могу справиться. Дышать и смотреть на него.

— Я хотел тебя с той минуты, как увидел, — говорит он. — Я хочу тебя прямо сейчас, а ты едва можешь меня выносить. Я едва выношу себя сам, так что не понимаю, почему ты терпишь мое