По праву крови - Ксения Родионова

возвышении с отличительными знаками генералов. Никакой публики, только свидетели. Обвинитель — Тадеуш Алькасар. Мужчина, которого я знала с малых лет как доброго дядюшку Тада, теперь даже не смотрел в мою сторону. Защитником назначили пожилого инквизитора с настолько потухшим взглядом, что можно было усомниться в том, жив ли он вообще.

Это трибунал.

Кирон занимал место на стороне обвинения, рядом с Чаном, немного поодаль сидела бледная, как полотно, Оливия. Сторона защиты сиротливо пустовала. Только я. Ну и пусть.

Симфония началась. Каждый играл по своей партитуре. Выверенные слова, просчитанные паузы, вовремя поднесённые бумаги. Ни одного слова лжи. Всё правда. Только извращённая. Там, где я спасала, были слова о корысти. Там где негодовала, нашли злой умысел. А в страхе и самозащите раскрылось нападение на столпы общества. Я даже восхитилась тем, насколько профессионально этот спектакль оказался срежиссирован. Вопросы, что сыпались на меня, имели такое хитрое построение, что при любом ответе я очерняла себя. Когда они говорили об ущербе и нападениях, реальность крошилась, как если бы мир вдруг стал недописанным холстом абстракциониста.

Скрипучий голос генерала Бруха вырвал меня из оцепенения:

— Мисс Анна Демаре, есть ли у вас заключительное слово?

Я медленно подняла голову. Мой взгляд, мутный и незаинтересованный, скользнул по мундирам судей, по символам Инквизиции на стенах. Единственная искра чего-то живого — недоумение — вспыхнула в глубине.

— Почему… меня судит трибунал?

Судья Гловер изучал меня с холодным, почти лабораторным интересом. Мой защитник судорожно пытался что-то прошептать, чтобы замять это, но Гловер поднял руку, останавливая его. Он ответил ровным, методичным тоном, как учитель, объясняющий очевидное упрямому ребенку.

— Мисс Демаре, ваш вопрос проистекает из фундаментального непонимания ситуации. Гражданский суд существует для разрешения споров между гражданами. Он разбирает кражи, договоры, бытовые конфликты — всё то, что касается мирной жизни и частного права.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание, но я лишь безучастно смотрела на него.

— Вы же обвиняетесь не в преступлении против частного лица. Вы обвиняетесь в преступлении против государственной безопасности, основ его существования и самой магической доктрины, на которой зиждется наш мир. Применение силы крови — это не просто нападение. Это покушение на один из столпов закона, акт, приравненный к ереси. Сокрытие документов подобной важности — это угроза обороноспособности. Ну, а связи с террористическими элементами — прямая атака на стабильность государства.

Я сжала кулак, впиваясь ногтями в ладонь. Глубже. Чувство. Тупая боль стала единственной весточкой из мира, который больше не мой. Кровь выступила каплями, темными на серой ткани платья. Я смотрела на неё без интереса. Моя кровь. Та самая, что… Нет. Не думать. Пустота безопаснее. Она не жжёт изнутри, как вина. Не режет, как предательство. Она просто… есть. Как холодный камень под щекой.

Обвинения и приговор были настолько абсурдными, что слушая оглашение, я просто…тихо захихикала.

Отчуждение имущества семьи в пользу государства. Исправительные работы. И это всё?

Не помню, как вернулась в камеру. Помню только неконтролируемую мелкую дрожь. Снова и снова я мылила ладони. Кожу уже жгло, а суставы ломило от холода воды. Вот только руки всё ещё казались грязными. За плеском струи не услышала, как открылась дверь. Вздрогнула лишь, когда в поле зрения попал Кирон, потянувшийся выключить кран.

— Присядь.

Он небрежно набросил мне на руки полотенце, указал на койку, а сам устроился на стуле.

— Похоже, у тебя пора забирать мыло, а то сотрёшь всё до костей.

— Ну и ладно, — бесстрастно ответила я и пожала плечами.

— Твои руки нам ещё пригодятся.

— На исправительных работах?

Он с трудом сдержал улыбку.

— Не совсем. Ты не отправишься на работы.

За окном снова опускался снег. Воздух было тихим.

— И куда же я отправляюсь? На плаху?

— Для такого, ты слишком ценный экземпляр, — прокомментировал Кирон, всё же позволив улыбке прорваться. — К тому же, когда ты вообще слышала про казни в последний раз? Нет, мы не действуем настолько примитивно, подобная бессмысленная жестокость портит репутацию.

— Давай ближе к делу.

— А ты куда-то торопишься?

Между нами повисла тишина, мы оба наблюдали за плавно опускающимися снежинками. Закинув ногу на ногу, Кирон наконец спросил приветливым тоном:

— Хотела бы выбраться отсюда?

— Куда? Помнится, имущество семьи отчуждается в пользу государства.

— Теоретически, у тебя ещё осталась та лачуга в деревне и работа в паршивой больничке. Кстати, почему дочурка богатых профессоров работает задарма в глуши?

— А почему нет?

— Никаких амбиций?

— Не всем же блистать на сцене.

— Признание нужно всем. Просто в разной степени. Кому-то достаточно похвалы от папочки, а кому-то нужно стоять на трибуне.

— Как мы выяснили, тебя-то как раз папочка не хвалил.

Я опустилась на койку напротив него, переводя взгляд на подпорченное презрением лицо.

— Советую не упоминать больше мою семью.

— Ты же мою упоминаешь.

— Справедливо.

Мы снова затихли.

— Так это правда?

— Что именно?

Кирон поигрывал снятыми перчатками. Я зацепилась за его взгляд: бледные зеленоватые глаза смотрели на меня с ленивой негой отобедавшего льва, он уже получил то, чего так хотел — документы, моё обвинение и, вероятно, карьерные перспективы. А теперь, кажется, ещё и десертом ожидал полакомиться.

— Про сущностей-паразитов?

— Много успела прочитать? — он понимающе кивнул.

— Не особо. Только про катаклизмы и какую-то мерзость из другого мира.

Кирон раздумывал некоторое время, прежде чем начать раскрывать свои карты.

— Знаешь, что самое забавное?

Я покачала головой, учитывая его специфическое чувство юмора, вряд ли мы находили забавными одни и те же вещи. Он продолжил:

— Вы, носители, сами подарили нам оружие против вас, когда стали использовать кровь. Ты думаешь, это просто эссенция жизни? Энергия, которой можно поделиться или забрать?

— А что ещё?

Исследовательский интерес немного оттеснил всепоглощающую скорбь, я ухватилась за эту нить, как потерянный в лабиринте скиталец.

— Дань.

— Кому?

— Источнику. Всякий раз, когда ты или твои сородичи…

Я перебила его, поморщившись на слове «сородичи»:

— Говоришь так, будто мы другой вид.

— Вы и есть другой вид, ну, или подвид. Если бы ты читала исследования своего отца, то знала бы, что носители генетически немного отличаются от неносителей. Незначительно, но эти отличия дают вам возможность принимать сущность. Неноситель не может вместить её, она сжирает такого за считанные дни. А вы изменены достаточно, чтобы не сдохнуть сразу, —