По праву крови - Ксения Родионова

— Завидуешь?

— Разумеется.

— Поэтому нас отлавливаете? Запрещаете?

— Отнюдь. Мы вас вовсе не отлавливаем, а очень даже, — он выдержал паузу, смакуя слова, как вино, — поощряем вашу культивацию.

— Что-что?

— Носители — фундаментальная опора этого общества. Без вас не было бы ни технологий, которые нам известны, ни развития, которого мы смогли достичь.

Этот разговор странным образом уводил меня от мыслей о собственной порочности. Фокус вернулся. Фокус на том, что происходило здесь и сейчас. На его словах. Кирон кивун, улавливая мой интерес, и вся его притворная легкость исчезла, уступив место ядовитой желчи.

— Поощряем размножаться и быть хорошими, послушными коровами. Потому что вы — скот. Энергетический скот, — его слова были ударом хлыста, но вместе с тем они приносили удовлетворение от срывания покровов, как выдавливание гнойника. — Эти красивые камушки в серьгах, браслетах и кольцах… Это не просто кристаллы силы. Это тюрьмы. Концентраторы. В них заключены обломки таких же, как ты. Точнее, их сущностей, чью силу мы дробим и используем. Ваш «дар» — это проклятие, которое мы превратили в ресурс.

Тело холодело в парализующем осознании, а разум жадно впивался в это знание. Кирон продолжал, наслаждаясь своим превосходством, возможностью открыто поделиться знанием, потешить своё самолюбие. Наверняка, не мог похвастаться перед другими инквизиторами, они-то, вероятно, тоже в курсе, или же гражданскими, ведь им как раз ничего раскрывать нельзя. А тут такая возможность — практически смертница, которая унесёт его тщеславные секретики в могилу.

— Как? Как вы их забираете? — я ухватилась за эту идею: если была возможность избавиться от того, что заставило меня пойти на убийство, стоило ли ей воспользоваться?

— Узнаешь позже, если доживёшь, — Кирон понял, что наживка проглочена.

— Так вы доите нас? — выдохнула я, и голос мой сорвался на рваный шёпот.

— Колоритное выражение. Но да, суть передаёт верно. Мы защищаем. Вас от вас самих. И от них, — он указал пальцем на мою грудь. — Ты чувствовала это, да? Ту ярость. Ту боль. То ощущение, что это не ты. Это голод твоего пассажира. Магия крови — это не просто техника, позволяющая манипулировать жизненной силой. Это прямой канал к той мерзости, что дарит всем нам это благо преобразования энергий. Каждая капля крови — это крик плоти, который она слышит лучше всего. Ты думаешь, ты контролируешь её? Нет. Это она контролирует тебя в такие моменты. Она становится сильнее с каждым ритуалом. Ближе. Реальнее.

— Поэтому вы запретили магию крови?

— Ты вроде бы умная, — уничижительный смешок сорвался с его губ. — Вы же сами ограничили её использование. Во-первых, потому что, через камни нельзя использовать силу крови, а значит, любое её применение — всё равно, что сигнальный маяк поставить со знаком «Хватайте меня, я — носитель».

— Запрет ввели носители?

Я подалась вперёд, не заметив этого. Кирон тоже приблизился, упершись локтями в колени.

— Сюрприз-сюрприз! И это нам только на руку, потому что сила крови портит сырье. Когда носитель использует кровь, его сущность мутирует, становится нестабильной, её сложнее изъять и обуздать. Ты становишься бракованным товаром. И с браком у нас разговор короткий, — он многозначительно посмотрел на дверь. — Твой срыв в камере поставил на тебе крест. Тебя ждут прииски. Тебя ждет утилизация, там и сгниёшь. Я единственный, кто может это остановить.

— Так может, оно и к лучшему? — я откинулась назад, эти слова слишком легко слетели с губ. — Таким монстрам место в аду.

— Возможно, ад — это как раз то место, откуда ваши питомцы выползли… Эх, быстро же ты сдалась.

Кирон окинул меня взглядом с головы до ног и, похоже, его не впечатлило, так что он переключился на разглядывание своих ногтей.

— Твой отец искал третий путь. Он понял, что сущность можно не запирать в камне и не кормить кровью. Он хотел освободить вас от бремени. Перенести. Отделить её от воли и сделать инструментом. Стать не сосудом, а тем, кто наполняет. Я предлагаю тебе закончить его работу. Не для Инквизиции. Не для меня. Для себя. Чтобы то, что случилось с… — долгая тяжёлая пауза, — чтобы это больше не повторилось. Чтобы ты была единственной хозяйкой в своём теле.

— Не пытайся использовать мою вину. Очевидно, все эти красивые слова ведут к какому-то предложению, выгодному для тебя.

— Не в бровь, а в глаз, моя прозорливая пташка. Успела разобраться в записях папочки?

Покачав головой, я подкинула ещё топлива в топку, где горел огонь его самолюбования. Странным образом, даже температура в камере казалась теперь выше. Лихорадочный блеск предвкушения в глазах выдавал его нетерпение.

— Согласись на перенос. Тебе ведь уже нечего терять.

— А тебе есть, что терять?

— Скажем так, мне есть, что приобретать.

— Хочешь силу?

— Разумеется. Кто же не хочет. Я не из тех, кто довольствуется скупой похвалой деревенщин. Признай, Демаре, ты же хочешь, чтобы весь этот кошмар закончился?

Я пыталась найти аргументы против, вот только в пустоте, что зияла теперь в моём разуме, не было ни одного якоря, позволившего бы мне цепляться за что-то в этом мире: ни семьи, ни друзей, ни призвания — всё методично выжжено Кироном, Кайденом и всем чёртовым мироустройством.

— А если не сработает?

— Переживаешь за меня?

— Ни сколько.

— Да, ладно тебе, — Кирона расслабился, понимая, что близок к цели. — Обещаю взять на себя полную ответственность за любые последствия.

— А если откажусь?

— Будешь думать о жизни, ковыряясь на приисках. Лично я, предпочёл бы не портить твои умелые пальчики грубой работой.

Я провела языком по сухим, потрескавшимся губам, чувствуя вкус пыли. Казалось, даже воздух в камере сгустился, превратившись в тягучую патоку, где каждое слово тонуло, как в болоте.

— Ладно, — моё согласие прозвучало глухо, будто из-под земли. — Но не для тебя. Не для Инквизиции. И уж тем более не для искупления.

Я кивнула в сторону, где в моём воображении всё ещё витал призрак Кайдена.

— Если этот… пассажир, как ты выразился… сорвётся с цепи и сожрёт тебя изнутри, я хотя бы получу места в первом ряду на это зрелище.

Уголок рта Кирона дрогнул в намёке на торжествующую улыбку, ему оставалось лишь облизнуться.