Половина пути - Юля Тихая

Потом, после, Ольша долго ощупывала челюсть и удивлялась, как зубы остались на месте.

— Я ведь могла его, наверное, сжечь. Он меня в принципе тоже, но уж откинуть, приложить… а я не смогла. Я пиналась, руку ему прокусила, а огня не было. Искры… больше бесили его, чем…

Горячая штучка!

— А потом я просто… знаешь… как выдохлась. Даже помню отрывками, со стороны, как будто я стою в углу комнаты и смотрю оттуда, как… он вертел меня по-всякому. Сперва сам, потом этот его прихвостень, языком цокал, смеялся. А дальше не помню, он меня за шею, я хрипела… помнишь, ты спрашивал, что у меня с горлом не так? Я так и не знаю, что, но, может, и это.

На Брента она не смотрела. То в чай, то в огонь. Вечер у костра, самое место для страшилок… лучше бы настоящую страшилку рассказывала, про монстров под кроватью, про призрак дровосека.

— Я очнулась потом, вся в сперме, в крови, в… во всяком, в общем. Комнатка без окон, на потолке жёлтые разводы, крыша протекала, наверное. В углу кто-то спал, больше никого не было. Я оделась… штаны — это мои. Рубашку тоже свою нашла, а ботинки не знаю чьи, чужие. И куртка тоже. А потом я просто… ушла. Там сидели у ворот, но они не посмотрели на меня даже.

— Ушла в село?

— Нет, туда побоялась. Думала, если будут искать… там другая дорога была, поменьше… и просто всё время вниз. Ночевала на обочине, топила снег. Жрать сперва и не хотелось, потом приловчилась сбивать птиц. В предгорьях легче, там хоть ёлки… а на рубеже меня не пустили, документов нет, не положено. Там дядька был, он дал мне денег и сказал про Серый дом. Я, наверное, совсем не очень выглядела. Дошла до Кречета… ну и дальше ты знаешь.

Глава 8

— Иди сюда. Давай-давай, я не кусаюсь.

Ольша с трудом подняла на него взгляд. Глаза пересохли, плясали мушки. Нехорошо так долго смотреть в костёр, только зрение портить. Но что за дело теперь уж до зрения?

Лицо Брента было не разглядеть за чёрными пятнами, и это, наверное, к лучшему. Ольша подсела к нему ближе, прижалась к тёплому боку. Большой такой, твёрдый…

Брент хорошо пах — своими травами, костром и Брентом. Приобнял её за плечи, едва ощутимо поцеловал в макушку.

Хороший такой…

— Ольша, котёнок. Здесь нет твоей вины. Ты же ничего не могла…

— Я могла бы отбиться, — ожесточённо сказала Ольша, зажигая пламя на пальцах и тут же его гася. — А я впала в ступор, как соплячка. Могла бы уйти сразу, как они начали…

— Это не твоя вина. Эти подонки…

Брент говорил что-то ещё, но Ольша не разбирала слов. Ей просто нравилось слушать его голос, низкий, чуть ворчливый, но успокаивающий. Брент был надёжный и тёплый, Брент говорил что-то доброе, он не считал её, кажется, шлюхой, предательницей или ни на что не способной слабачкой.

— …молодец.

Ольша вскинула голову.

— Ты молодец, — повторил Брент. — Ты смогла уйти, добраться до Кречета. Это тяжёлая дорога. Сколько ты шла?

— Не помню точно. Неделю, может больше.

— Неделю… мне кажется, не меньше двух. Одна, пешком, по предгорью. После всего этого. Это очень трудно, а ты справилась, придумала про контракт…

— Я не сама придумала…

— Но у тебя же получилось? И смотри, ты уже в Марели, ты была у медика, почти долечила горло, работаешь и скоро будешь в Светлом Граде. Ты уже на полпути. Ты очень много сделала, чтобы помочь себе. Ты молодец.

Ольша помотала головой, собираясь возразить, но не понимая пока, что именно. У Брента была странная способность переворачивать всё с ног на голову, видеть с какой-то странной стороны. Он и про Лека тогда сказал, что ему лицо бить надо. А что самой Ольше не стоило пить, если уж не умеет — об этом промолчал.

И сейчас не отталкивал, не обвинял ни в чём, не морщился гадливо. Был рядом, как будто так и надо. Чай вон замешивает левой рукой, а правой так и держит за плечи… мёда положил полную ложку. Ольша любила мёд.

— Размешай только.

Она ухватила поудобнее кружку, а ложку вынула и облизала, пока мёд не успел весь раствориться в чае.

— Может, тебе всю банку дать, сладкоежка?

Брент посмеивался, а Ольша насупилась:

— Не надо…

Пора бы встряхнуться, сбросить с себя ядовитые тени прошлого, собраться. Улыбнуться снова, заняться, наконец, ужином, на мозоли его посмотреть. Она же справлялась до этого. Нужно быть взрослой, быть сильной. «Помочь себе», как сказал Брент, хотя меньше всего она тогда думала о себе и о помощи: она просто шагала, и внутри была блаженная пустота без конца и без края, без страхов и даже почти без боли.

Сейчас, рядом с ним, боль возвращалась. Глухая и едкая, она ворочалась где-то внутри и пыталась пролиться слезами, и в этом было что-то правильное, что-то ценное.

И Ольша шепнула в чай:

— Дезертирство…

Брент покачал головой, поправил на ней куртку:

— Очень сомнительно. Никто не будет тебя обвинять, но, если хочешь, я могу сходить с тобой в комиссариат.

— Ты не обязан…

— Хочешь или нет? Я сам предложил.

— Хочу…

Брент обнял её крепче.

— Значит, сходим. А заявить о насилии — хочешь?

Ольша вздрогнула.

— Зачем?

— Это уж точно преступление.

— И что я скажу? Я даже их имён не знаю, моё слово против… против чего, пустоты? Брось, это глупо. Я и не думала… пусть они там… сами как-нибудь. Стихия покарает, или этот твой, золотой буйвол…

— Золотой буйвол никого не карает, он дарит жизнь и благословляет поля. У тангов есть старшее божество, Кам-Кац, огненный дух. Красный человек с птичьей головой. Вот он да, жжёт нечестивцев небесным огнём, но я не уверен, что эти уроды в его юрисдикции.

— Ну и стихии с ними. Не хочу о них больше.

Брент всё-таки придвинул к ней баночку с мёдом, и Ольша украдкой зачерпнула немного. Мёд был свежий, ещё совсем жидкий, текучий. Очень светлый, а с чего собран — Ольша понять не могла, мёд он и