Королева Грёз и Кошмаров - Валентина Зайцева

которая потребовала от всех нас невероятно горькой, почти непереносимой цены, Самир перестал приглашать меня для таких доверительных бесед. Поэтому его внезапный вызов заставил моё сердце сжаться от тревожного, почти зловещего предчувствия.

Великий чернокнижник сидел в высоком резном кресле у камина, и отсветы пляшущего пламени скользили по его чёрной металлической маске и такой же перчатке-протезу, отбрасывая причудливые тени на стены библиотеки. Он откинулся на спинку, задумчиво подперев подбородок рукой, небрежно закинув ногу на ногу. Складывалось ощущение, что он просидел так несколько долгих часов, не двигаясь и не прерывая своих размышлений.

Я осторожно подошёл, молча поклонился с должным почтением и стал терпеливо ждать, когда он соизволит заметить моё присутствие. Владыка имел давнюю привычку надолго уходить в лабиринты собственных мыслей, блуждая по тёмным закоулкам своего разума, и я не хотел его тревожить неуместным вмешательством.

— Всё кончено, — наконец произнёс он, и его голос прозвучал глухо и пусто, словно доносясь из-под толщи земли, из самых глубин мира.

Мне было трудно в это поверить, хотя я предчувствовал нечто подобное.

— Вы отпустили Нину?

— Нина освободила себя сама, — его тон был абсолютно непроницаем, лишён каких-либо эмоций. Когда-то я гордился тем, что могу угадывать настроения моего бывшего друга, читать его, словно открытую книгу. К сожалению, те светлые дни, как и всё хорошее в этом мире, безвозвратно канули в Лету.

Теперь предстояло задать вопрос, который я всей душой ненавидел, но обязан был озвучить — тот самый, на который утром осторожно намекнула моя жена.

— Вы не знаете, где может быть Григорий? Элисара сообщила, что он снова приходил сюда, чтобы навестить свою подругу.

— Он мёртв.

Я не смог скрыть шок, мгновенно отразившийся на моём лице.

— Владыка, прошу вас, скажите, что это какая-то жестокая шутка.

— Он мёртв. Более того, это я убил его своими руками.

Я тяжело вздохнул, чувствуя, как груз этого признания придавливает меня к полу. Дело было не только в трагической смерти мальчика. Самир совершил тяжкий проступок, убив другого разумного существа хладнокровно, без суда и следствия. По священному договору, подписанному всеми владыками сразу после окончания Великой Войны, ему, как и другим королям, было строжайше запрещено подобное самоуправство. Короли могли вершить правосудие лишь в случае крайней необходимости, когда сама судьба мира висела на волоске.

И вот мы снова оказались на самом краю пропасти, опасно балансируя на грани новой, ещё более разрушительной войны. На сей раз причина была не в освобождении Нины, а в жажде мести за убийство, хладнокровно совершённое Самиром. Владыке Каелу не потребовалось бы много усилий или убедительных аргументов, чтобы бросить открытый вызов чернокнижнику, и этот поступок был более чем достаточным, более чем весомым поводом для развязывания конфликта.

Меня также глубоко тревожило то, с каким полным, почти пугающим безразличием Самир признавался в содеянном. Чернокнижник был известным садистом и находил тёмное удовольствие в своих изощрённых схемах и манипулятивных играх, но после искреннего раскаяния в своих военных преступлениях он яростно, почти фанатично отвергал любые смертные приговоры. Видеть его столь апатичным, столь отрешённым от реальности… это глубоко беспокоило меня. Уж, не говоря о судьбе целого мира, но хотя бы из-за того человека, который когда-то был моим близким другом.

— Зачем? — наконец спросил я тихо, почти шёпотом. — Зачем вы это сделали?

— Мне нужно было сломать её страх. Я должен был освободить её от зависимости ко мне, разрушить те невидимые цепи, что связывали нас. — Только тут чернокнижник медленно повернулся, чтобы задумчиво взглянуть на свою когтистую руку, поворачивая её перед собой. — Методы, которые я нахожу более… лично приятными и привычными, не доказали своей эффективности или стойкости воздействия. Нина оказалась гораздо сильнее, гораздо более волевой, чем я мог предположить даже в самых смелых прогнозах.

— Я бы усомнился в правдивости вашего заявленного желания избавить её от всякой нужды в вас, — я старался говорить, как можно мягче и осторожнее, чтобы не разгневать его необдуманными словами. — Но ради этого, я точно знаю, что вы к ней чувствуете. Я вижу это.

Чернокнижник изобразил преувеличенно раздражённый, театральный вздох.

— Да, Жрец, прекрасно. Тебе будет приятно услышать это непосредственно от меня? — прошипел Самир с едва сдерживаемым раздражением. — Я люблю её! Вот так просто. Ты доволен теперь? — Он откинулся в кресле ещё глубже, почти утопая в нём. — Теперь это не имеет абсолютно никакого значения. И твоё непреодолимое, патологическое желание наблюдать романтику, разворачивающуюся вокруг тебя, отвратительно и инфантильно до крайности. Я искренне не понимаю, как Элисара тебя терпит все эти годы.

Я склонил голову с лёгкой, понимающей улыбкой.

— Я тоже не понимаю этого, мой король. — Его привычные колкости в мой адрес были мне до боли знакомы. Самир часто проводил столько же драгоценного времени, мучая и беспощадно дразня меня, сколько и посвящал глубоким исповедям о своих самых сокровенных, тщательно скрываемых мыслях. Этот сложный, противоречивый человек был, есть и навсегда останется обоюдоострым мечом в руках судьбы.

Мгновение странного, почти болезненного юмора ушло так же быстро, как и пришло. Тон Самира вновь потемнел, наполнившись тяжестью.

— Она не желала использовать свои дары и искренне предпочла бы оставаться под моей защитой и опекой навсегда. Всё это было взвалено на её хрупкие плечи против её собственной воли. Я прекрасно знал, что могу сделать совсем немногое, чтобы подтолкнуть её достаточно сильно для того решающего, необратимого шага. Пойми меня правильно, я глубоко, до самых костей желал оставить её при себе именно в таком качестве. Мои тёмные склонности не являются тайной ни для кого. — Он сделал значительную паузу. — Но удержать её своей беспомощной пленницей значило бы предать и унизить всё то великое, кем она могла бы стать. Совершить подобное святотатство было бы чудовищным преступлением против самой нашей изначальной природы, на которое не способен даже я при всей моей жестокости.

Я медленно собрал воедино все разрозненные детали ситуации и тяжело, протяжно вздохнул. Подошёл ближе к тёплому камину и устало оперся рукой о замысловатую, богато украшенную орнаментом каминную полку. Груз осознания лёг на мои плечи ощутимой, невыносимо давящей тяжестью.

Самир принёс невинного мальчика в жертву, чтобы жестоко заставить девушку расправить свои крылья — и в прямом, и в глубоко переносном смысле. И сделал он это исключительно из любви к ней, какой бы искажённой эта любовь ни была. Держать Нину в цепях,