Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж

— Мы можем устроить в твою честь игры, — заявила я как-то вечером. — Правда, до очередных Птолемей еще три года, но разве это имеет значение?

Птолемеи — самые масштабные атлетические игры, не считая Олимпийских, включавшие в себя и конные гонки, и все виды состязаний, — проводились в Александрии каждые четыре года и сопровождались постановками в театре трагедий и комедий.

— Как же ты их назовешь — Антониями?

Он рассмеялся, но я сразу поняла, что идея его затронула.

— Я назову их Natalicia Nobilissimi Antoni, — сказала я. — Празднование дня рождения благороднейшего Антония.

Он поднял брови.

— Да ты, я смотрю, сильна в латыни.

Мне всегда нравилось удивлять его.

— Ну а поскольку тебе, конечно, придется принять участие во всех состязаниях, размах будет поменьше, чем на обычных играх. Ведь ты, кажется, не управляешь колесницей. И не можешь быть акробатом.

Я надеялась, что он не захочет выступить в роли колесничего, потому что организация гонок весьма дорого стоила.

— Нет, я не колесничий, — ответил Антоний. — И ты не забыла, сколько лет мне исполняется? Сорок два. Не уверен, что участие в состязаниях в моем возрасте — удачная идея. Вряд ли проигрыш будет для меня лучшим подарком.

— Вздор, — отмахнулась я. — Тебе предстоит состязаться с солдатами и командирами, а не с профессиональными бегунами и борцами. Иначе было бы нечестно.

Кроме того, я надеялась, что подготовка к состязаниям заставит его упорядочить образ жизни. Он слишком горд, чтобы выйти на палестру неподготовленным, а значит, придется тренироваться. Что пойдет ему на пользу, поскольку в последнее время Антоний допоздна засиживается за вином, а потом спит до полудня.

— Это будут атлетические игры на греческий манер, — предупредила я. — Никаких убийств, как вы, римляне, любите.

— Живешь среди греков, веди себя как грек, — пожал плечами Антоний. — Ваши обычаи более цивилизованные.

— Ты говоришь как новообращенный, — улыбнулась я. — Тебе бы еще воспринять наше греческое представление о гармоничной жизни.

В ответ Антоний рассмеялся.

— У греков мне по душе культ Диониса — культ излишества, радости жизни, свободы чувств…

— А как же культ Геракла, которому ты тоже склонен подражать? Не забудь, Геракл должен пребывать в наилучшей физической форме, дабы совершить все свои подвиги и стать богом. Геракл и Дионис — две стороны твоего «я», и тебе придется выступать в роли то одного, то другого.

— Я только этим и занимаюсь, — хмыкнул он. — Разве ты еще не заметила?

По правде говоря, воистину глубокий и искренний интерес Антоний испытывал к театру: он не только старался не пропустить ни одной пьесы, но и покровительствовал гильдии актеров. Актеры и актрисы состояли в его свите даже в Риме, он дружил с ними, и Цицерон использовал это как повод для осуждения. Однако в Александрии Антоний посещал не только театр: вместе со мной он бывал на публичных лекциях в Мусейоне. Я же принимала участие в его полуночных пирушках. Мы старались доставить друг другу удовольствие.

Четырнадцатое января, день Ludi et Natalicia Nobilissimi Antoni — игр и празднования дня рождения благороднейшего Антония — выдался ясным и безветренным. Меня удивляло, с каким энтузиазмом горожане восприняли это увеселение. Женщинам не терпелось поглазеть на набальзамированные маслом обнаженные мужские торсы, а многим мужчинам, в том числе и немолодым, вдруг захотелось скинуть с себя одежду и покрасоваться перед публикой. Принять участие в состязаниях пожелали и шестидесятипятилетний интендант из армии Антония, и чемпион Птолемеевых игр двадцатилетней давности. Остальные участники были нашими друзьями, что добавляло интереса к событию. Мы знали этих людей в совершенно ином качестве, а теперь они сняли туники и предстали перед нами в роли атлетов. Может быть, они давно тайно мечтали о таком?

Поскольку игры посвящались личному празднику и ничего официального, а тем более религиозного в них не было, мы решили, что полная нагота не обязательна.

— Если только ты сам не захочешь! — уточнила я, обращаясь к Антонию.

В конце концов, он появлялся почти голым на Луперкалиях. Правда, то было давным-давно, когда он занимал куда менее значимое положение.

— Нет, — ответил он. — Я, может, и не против, но не хочу оказаться единственным нагим атлетом. А мои соотечественники, боюсь, здесь меня не поддержат.

Тут он не ошибся. Лишь греки совершенно не стыдились наготы; римляне, египтяне и даже варвары стеснялись ее, иудеи же и вовсе видели в ней нечто столь предосудительное, что старались не подходить близко к Гимнасиону.

Программа праздников состояла из пятиборья — бег, прыжки, метание дисков, метание копий, борьба и воинские состязания вроде поединков на мечах и бега в полном вооружении. Впрочем, в воинском разделе принимали участие только солдаты и командиры.

— Готов ли Геракл? — спросила я, когда мы намеревались выехать из дворца к Гимнасиону.

Нас сопровождала толпа гостей на носилках и колесницах. Были запряжены все лошади из царских конюшен.

— Готов, — ответил Антоний, но выглядел он странно притихшим.

— Что с тобой?

Неужели он боится? Сейчас для этого совсем не время!

— Я тут подумал — ведь я почти в два раза старше Октавиана. На каждый год, прожитый им, приходятся два моих. И неизвестно, что лучше — мой опыт или те года, что он имеет в резерве.

— Ну вот, римлянин Антоний предстал передо мной в редкостном обличье философа, — беззаботно промолвила я, поскольку считала необходимым развеселить его. — Как философ, ты должен понимать, что стольких лет у него в резерве нет: Октавиан очень болезненный и попросту не доживет до твоего возраста. Он гораздо слабее тебя, он не смог бы совершить переход через Альпы! Ему бы добраться от дома до Форума.

Антоний рассмеялся.

— Ну, это преувеличение, любовь моя.

— А разве в самые критические моменты его не одолевает хворь? Он заболел перед сражением при Филиппах. Он был слишком слаб, чтобы сопровождать Цезаря в Испанию… Всего и не перечислить. Он вечно болен!

— Не вечно, а в критические моменты, как ты верно подметила. Не исключено, что дело тут в нервах, а не в телесной немощи. — Антоний рассмеялся. — Так вот, мой маленький воин. Почему бы тебе не взять мой меч? Тот самый, что служил мне при Филиппах. Надень его, он соответствует духу твоей затеи. Я выйду на арену, а ты заменишь меня в качестве командира.

Он отстегнул меч и вручил мне.

То был прославленный клинок, клинок мщения, и я приняла его почти с трепетом.

— А разве тебе он сегодня не понадобится?

— Нет, я никогда не стал бы использовать боевой меч для игр. Но я хочу, чтобы он на них присутствовал.