Невеста императора - Елена Арсеньева

– Постой! – Савка, чудилось, выскочивший из стены, проворнопоймал за рукав Вавилу, торопливо идущего по коридору. – Умерь-ка прыть! Спервамне скажи: видел?

– Кого? – сделал невинным свое конопатое лицо Вавила, ноСавка так на него зыркнул, что поп сдался: – Глаза мои при мне пока что. Видел!

– Ну, и какова? – не отставал Савка.

– Красота! – восторженно повел носом Вавила. – Лепотанесказанная, неописуемая! Всех притишает, все усмиряет. Уж на что Пырский буяни дубина, а и тот при ней тише воды ниже травы. Она б его на поводке водила,когда б охота приспела. Но для нее словно и нет ничего вокруг. Вот только оченьуж бледная. И такая грустная! Глаза, чудится, вот-вот слезами зальются. И еще…еще… – Отец Вавила напрягся, пытаясь выразить те смутные опасения, которыевозникли у него при виде прекрасного и печального лица Марии Меншиковой. –Задумчивая она чересчур, отрешенная, словно что-то тяжкое замыслила. Мнитсямне, жизнь ей не мила. Как бы руки на себя не наложила! – выпалил отец Вавила –и отшатнулся от Савкина сухого, но крепкого кулачка, вдруг возникшего прямоперед его лицом. – Да ты что, сын мой?!

– А вот что, отче, – внушительно приблизил кулак Савка. –Про это – про это! – ты ему не сказывай. Ни-ни! Скажи, мол, задумчивая – иладно. Главное, что красивая. На это напирай. А про печаль-тоску, про мыслинехорошие…

– Про это я уже слышал, так что уйми свою инквизиторскуюцензуру, Савка, – перебил спокойный го-лос князя, и его высокая фигурапоявилась на пороге комнаты.

Савка мысленно стукнул себя кулаком по лбу. Эх, недоглядел…дверь-то, знать, была приотворена!

– Что дальше, Вавила? – спросил князь. – Поладили с Пырским?

– Поладили, как не поладить! Ох, доит, ох, и доит онсветлейшего! – схватился Вавила за голову. – Золотые часы, табакерка, перстни,отрезы золотой парчи… Ну не счесть, не счесть! Охране тоже перепадает. Да этоладно, тут вот какая была закавыка: в часовенке служить давно никому неприходилось, там все паутиной поросло, пыль, грязь. Меня Пырский сперва в штыкипринял: мол, ничего не станется, ежели я светлейшего князя на богомолье свожу сохраною в полсотни пеших и конных солдат…

Он примолк, заметив, как молниеносно переглянулись князьФедор с Савкою, затем оба враз безнадежно покачали головами: полсотни солдат –это чересчур, и даже если удастся каким-то немыслимым образом вырвать Мариюиз-под охраны, далеко от погони не уйти. Князь кивнул Вавиле, и тот продолжил:

– Однако светлейший тяжко болен. Лежит лежмя. Супруга егоженщина хрупкая, все ее силы на хлопоты о нем уходят. Это и сам Пырскийпонимает, что лучше бы им с места не трогаться. Да и безопаснее оно… И вот,пока мы судили да рядили, пришел к Пырскому один человек из свиты господской…как к себе домой пришел! Они, как я понял, крепко задружили, Пырский и этотчеркес.

– Черкес? – свистящим шепотом перебил князь. – Бахтияр, чтоли?

– Он самый, – подтвердил Вавила, недоумевая, почему у князяФедора вдруг сел голос. – Пришел, стало быть, расселся, вел себя вольно, болтал– и до того доболтался, что брякнул: мол, креститься хочу!

– Черкес?! Магометан? – вытаращил глаза Савка. – Ни в жизньне поверю, он же обрезанный! Что, молитвами это место себе нарастит?

– А он не сказывал, с чего это вдруг подался измагометанства в православие? – спросил князь как бы из праздного любопытства, иего деланное спокойствие обмануло отца Вавилу.