Вишневая - Линн Берг

Комнату тяжелым покровом застелила тишина.

— Вишневецкая, это кошмар, — спустя долгую минуту как итог подвела Настя.

По-другому и не скажешь. Все именно так. Глухой и беспробудный кошмар, в который она вляпалась так глубоко и основательно, что и макушки уже не видно. И как из него выпутаться, Есеня не понимала.

— Но и это не самое худшее…

— Пощади! — взмолилась Синицына, подскакивая на месте, — куда уж хуже!?

Наружу, сквозь страшную сухость, вырвалась хриплая усмешка:

— Миронов сделал вид, что ничего не было. Видимо, подумал, что мы разминулись и объясняться нет нужды.

Еще горячий чай, который она попыталась щедро отхлебнуть, неприятно обжег горло. Боль отрезвила, заставила встряхнуться и переключить внимание на что-то важнее дурацкой драмы, развернувшейся в ее жизни буквально с пустого места. Есеня откашлялась и стерла последние следы влаги с щек рукавом толстовки.

— Ты будто героиня мыльной оперы.

Она насильно выдавила из себя улыбку в ответ на реплику подруги. Едва ли то была шутка, скорее констатация факта.

После слез и опустошающей правды осталась только головная боль и страшная усталость. Сил на то, чтобы банально удерживать вертикальное положение не хватало. Не выдержав, Есеня свернулась в клубок на одной из половинок дивана, прикрывая распухшие глаза. Настя, еще раз тяжело вздохнув напоследок, ободряюще похлопала ее по плечу и заключила:

— Оставайся у меня, сколько влезет. Как-нибудь уместимся.

— Ты человек с большим сердцем, — с тихим смешком проронила Есеня.

— С обычным, — возразила Настя, — просто воспитание хорошее.

За окном стремительно темнело. Блекло-оранжевые пятна света от уличных фонарей лениво растекались вдоль тротуаров. Где-то там среди однотипных пятиэтажек в одной из квартир бестолково суетилась мать, сжимая в руке телефон. Уже вернувшийся с работы отец наверняка суетился где-то поблизости, пытаясь понять, что, черт побери, происходит и куда запропастилась непривычно самостоятельная дочь. Пашка, едва ли осознавая масштаб проблемы, сидел в комнате и мучил игровую приставку. Вынужденная сепарация, к которой так стремилась когда-то Вишневецкая, вместо ожидаемой радости рождала лишь зудящую тревогу.

Квартира Насти, еще совсем недавно казавшаяся самым уютным уголком на свете, сегодня будто лишилась привычного лоска: углы заострились, краски похолодели, текстуры огрубели, и даже вода в кружке вдруг начала отдавать привкусом хлорки. А все потому, что она была здесь чужой. Грудь стянула в капкан невыносимая тоска и жалость к себе. На глаза едва не запросились очередные слезы. Объясняться перед Настей не пришлось: та и сама видела подавленное состояние подруги, и от того на диалог больше не напрашивалась, только помогла разложить диван и застелить свежим постельным бельем.

Едва голова коснулась подушки, как Есеня провалилась в глубокий, крепкий сон. Измотанное сознание с благодарностью окунулось в кромешный мрак. Телефон, забытый на столешнице, к рассвету благополучно сел, истратив последние запасы заряда. Ночь пронеслась скорым поездом, будто стоило всего лишь моргнуть, как вечер вмиг сменился ранним утром.

Желанного облегчения сон так и не принес. Груз прошедшего дня все так же тяготил плечи и вызывал болезненную ломоту в теле. Проблемы волшебным образом не разрешились и чуда не случилось. Вишневецкая тихо сползла со своего места, стараясь не разбудить Настю, укрытую одеялом с головой, и поплелась на кухню. На часах еще и шести не было, улица за окном пустовала и лишь редкие сорвавшиеся с веток елей иголки проминали толстый слой снега на тротуарах. В тишине квартиры мирно гудел холодильник.

Голова слегка кружилась, а вместе с ней и комната перед глазами. Со вчерашнего обеда она ничего не ела. Да и сейчас, честно говоря, не ощущала голода. В холодильнике Есеня обнаружила питьевой йогурт, который без особого аппетита уговорила себя проглотить, лишь бы заглушить назойливое чувство тошноты.

В розетке у кухонного стола обнаружился зарядник, чем она и воспользовалась, торопливо подключив к нему телефон. Пока тот медленно набирался сил для включения, Сеня нетерпеливо барабанила короткими ногтями по столешнице, пытаясь прикинуть, с каким количеством пропущенных звонков и сообщений предстояло столкнуться.

Как оказалось, телефон ей обрывали до глубокой ночи. Десятки пропущенных от матери, ничуть не меньше от отца. Насколько легко оказалось вывести их из морального равновесия, стоило только перешагнуть порог дома и не вернуться. Волнение было понятно и оправдано, но истерика, с которой мать осыпала ее угрозами и требованиями немедленно вернуться в своих сообщениях, поднимала по пищеводу горькую желчь. На всю тираду терпения Вишневецкой не хватило: после половины прочитанного, она для своего же спокойствия удалила всю ветку и причитания Елены Владимировны благополучно канули в корзину. Отец в противовес ей держался куда как спокойнее, осознавая, что на диалог нужно выходить с холодной головой.

«Дочь, где ты? Мы с мамой волнуемся. Ответь, как сможешь».

«Ты у Насти? У меня нет ее номера».

«Есения, это не шутки. Перезвони нам срочно».

«Может, ты у Миронова? Я не буду осуждать. Просто скажи мне, где ты».

На этом сообщении сердце Есени предательски пропустило удар. Оставалось лишь молиться о том, чтобы они не догадались задать этот вопрос лично Дане, обрывая ему телефон посреди ночи. Вот только от него самого ни сообщений, ни звонков за последние пару дней не поступало. Он, кажется, попросту сдался перед непробиваемой стеной ее тотального игнорирования и оставил всякие попытки выйти на связь. Понимание этого позволило на миг с облегчением выдохнуть и вернуться к пролистыванию оповещений на экране.

Последнюю попытку дозвониться отец предпринял в три часа ночи. Где-то в затылке начало пульсировать жгучее чувство стыда. По большому счету, во всем случившемся виновата была мать и, возможно, совсем немного сама Есеня. Отец, имевший к этому опосредованное отношение, явно не заслуженно был втянут в конфликт.

Он будто бы всю жизнь осознанно старался их избегать: терпеть, игнорировать, сводить всеми силами на нет. Разумеется, получалось не всегда. Рядом с кем-то вроде Елены Владимировны опасность быть вовлеченным в громкий скандал всегда была на порядок выше. Нет-нет, да и его задевало неосторожными взрывами. И в такие моменты, каким бы флегматичным ни был по своей природе отец, наружу просились не самые приятные его качества. Андрей Аркадьевич открывался вдруг как самый склочный и напористый упрямец, каких только мог вынести этот мир, не говоря уже о том, каким уверенным и твердым становился его голос, когда он по-настоящему выходил из себя. В такие моменты даже мать будучи в страшном запале старалась прикусывать язык.

Попадать под горячую руку у Вишневецкой не возникало ни малейшего желания, но и продолжать мариновать отца