Это лишь игра - 2 - Елена Шолохова

Я не успеваю ответить, как дверь открывается и следователь кивком приглашает меня войти.

Он уже не так сильно нервничает, скорее, напряжен и мрачен.

— Ваше имя полностью… — просит он. — И рассказывайте, что видели, что слышали. Об ответственности за дачу ложных показаний известно?

Кивнув, я называюсь, он записывает.

— Честно говоря, — начинаю я, — я еще на лестнице, в общежитии, как только пришла, подумала, что они хотят Юльку обидеть…

— Что вы подумали, — прискакивает он снова на «вы», — меня не интересует, только факты. Никаких личных домыслов и предположений.

— Хорошо, как скажете, — пожимаю я плечами. На удивление, я больше не боюсь и не нервничаю, даже не смотря на его агрессию. — Еще на лестнице до меня пытался домогаться Кокорин…

Я сухо пересказываю ему все, что было на дне рождения до того момента, как я уехала, и затем перехожу к Юлькиному звонку. Только вот когда я повторяю то, что слышала, ее крики, их глумление и угрозы, звуки борьбы, все же теряю самообладание. Меня начинает потряхивать, словно я сама заново переживаю тот кошмар.

Юрий Иванович, так представился следователь, не насмехается надо мной. Наоборот, разговаривает почти душевно. И даже воды предлагает, заметив мои слезы. Но его вопросы настораживают.

— Вот видно по тебе, ты — хорошая девчонка, скромная, не гулящая там какая-нибудь. А ты уверена, что твоя подруга всё это не разыграла? Еще и тебя втянула… Подумай, зачем это тебе? Хорошо. Как долго твоя подруга встречалась со Славой Леонтьевым? Она знала, кто он? Знала, кто его отец? Что она от него хотела? Какие были у нее планы? До Славы она с кем-нибудь встречалась? Часто ли она выпивает?

В конце концов из отделения мы обе выползаем, выжатые морально и физические, и сразу едем на судмедэкспертизу. Там, слава богу, Юльку никто не мучает всякими подозрениями-оскорблениями, сначала отводят к гинекологу, потом снимают побои. Но торчим мы там тоже очень долго.

— Хочу есть, спать и домой, — говорит Юлька, когда мы выходим на улицу.

— Это хорошо, — отвечаю я.

— Что тут хорошего? У меня живот воет…

Я уж молчу о том, что вчера она говорила, что хочет только умереть. Все-таки Юлька сильный человек. Я бы так, наверное, не смогла.

Мы подходим к остановке троллейбуса. Мне и пешком тут до дома недалеко, но я хочу ее усадить. Мне так спокойнее будет.

— Слушай, Лен, — говорит Юлька, когда из-за поворота показывается ее троллейбус. — Я не знаю, как лучше сделать… ну, с вещами Антона. Я их сегодня в общаге постираю, а потом, наверное, тебе передам. Ты отвезешь, да? Или мне самой? Блин, они классные. И Антон твой, и его мать. Я была неправа. Мне стыдно… Они, правда, супер. А ты… ты вообще вне конкуренции.

Она заскакивает в троллейбус, машет мне, выводит пальцем на стекле сердечко. А я плетусь к себе. И ловлю себя на том, что тоже хочу есть, спать и домой…

Бабушке я ничего не рассказываю. Зачем ей такое знать? Вот сочиняю, что всё как обычно, рутина, устала, привет от Антона и его мамы… Ложусь спать раньше времени, но среди ночи меня будит телефон.

Продираю глаза. Смотрю — Юлька. Разговариваю с ней шепотом, чтобы бабушка не услышала.

— Что случилось?

— Леонтьев случился… Он узнал, что мы на него написали заяву.

— Был у тебя? — пугаюсь я за нее.

— Нет, позвонил. Только что. Но сказал, что мне теперь конец… Он так орал… так угрожал… Я не знаю просто…

— Юль, успокойся. Он просто тебя запугивает. На словах. Этого и следовало ожидать. Но к тебе он не сунется. Он же сам себе не враг, чтобы так палиться.

— Да, наверное, ты права… — соглашается Юлька. — Кстати, тут уже приходили… ну, из полиции… осматривали всё, с нашими говорили… с комендой…

— Ну вот видишь, дело пошло.

— Да, — вздыхает Юлька. — Прости, что разбудила…

Мы с ней прощаемся, договариваясь созвониться завтра.

Наутро я вскакиваю со звонком будильника и не сразу соображаю, что происходит. С тревогой проверяю: не было ли от Юльки экстренных сообщений. Выдыхаю — ничего такого. Затем начинаю собираться в школу. Мысли, конечно, очень далеки сейчас и от школы, и от уроков, и от практики, но сегодня совсем уж никак нельзя пропустить или опоздать. Я Олесе Владимировне обещала, что обязательно буду вовремя.

В половине восьмого выбегаю из дома и останавливаюсь как вкопанная. Во дворе дома стоит знакомая черная машина. Машина Германа…

31. Лена

Зачем он приехал сюда? Да еще в такую рань…

Впрочем, меня это не касается, напоминаю себе.

Надо бы, конечно, пройти мимо как ни в чем не бывало. Сделать непроницаемое лицо и идти своей дорогой, а не стоять посреди двора в оцепенении.

Но поздно. Герман уже открывает дверцу и сам выходит из машины. Заложив руки в карманы брюк, неспешно, даже лениво двигается ко мне. Чуть склонив голову набок, рассматривает меня с полуулыбкой. Ну а я, как всегда, почти паникую, глядя на него. И с каждым его шагом нервничаю все сильнее. Сердце скачет вниз-вверх как подорванное и при этом то сжимается до боли, то, наоборот, кажется, что его распирает. Да так что в груди тесно.

Тем временем Герман останавливается напротив меня.

— Привет, Лена. — Его улыбка становится чуть шире.

— Привет, Герман, — отвечаю ему, незаметно облизнув вмиг пересохшие губы.

Он смотрит так, словно касается меня взглядом, ласкает, гладит, как домашнюю кошку. И самое нелепое то, что, когда он вот так смотрит, во мне пропадает всякая решимость. Практически отключается воля. Он меня просто обезоруживает этим взглядом. И мне хочется уступить ему, забыть всё, быть любимой. Быть с ним. И оттого еще больнее вспоминать про Вику, про всё…

Ну какого черта он на меня так действует?

— Куда идешь? В институт? — интересуется Герман.

— Да, — отвечаю бездумно и тут же качаю головой. — Ой, то есть нет. На практику. В школу.

— Значит, ты сейчас учительница? Начальных классов? Ну и как? Нравится?

— Нравится, — киваю я. — Только я веду английский. В пятом классе.

— Даже так? — взметнув брови, спрашивает Герман удивленно. — Неужто ты все же прокачала свой инглиш?

— Ну, я занималась… с Олесей Владимировной, то есть она со мной. Ну и самостоятельно тоже. Если честно, я и пошла туда только из-за нее. Она здорово меня поддерживала, помогала, вдохновляла.

— Ничуть в этом не сомневаюсь, —