В твоих глазах - Амабиле Джусти

— Что тебе нужно забыть? — спросил её сразу после этого.

— Насколько отстойна жизнь.

— Она не отстойная, Франческа. Будь жизнь отстойной, то не было бы ни поэзии, ни музыки, ни цветов, ни океана, ни шоколада. — Он улыбнулся, поглаживая её грудь. Франческа инстинктивно снова прикрылась полотенцем.

— Ты очень странный. Ты говоришь, что жизнь не отстой? Именно ты, кто потерял молодую жену? Разве тебе этого недостаточно, чтобы думать о том, как всё хреново? Или тебя не волнует, что она умерла?

Байрон шумно вздохнул.

— Конечно, мне не всё равно, — ответил он серьёзным тоном. — Хочешь меня спросить о ней? — На самом деле он надеялся, что Франческа ни о чём его не спросит. Правду, полную правду, было трудно понять тому, кто не ходил в его шкуре десять лет. И всё же, несмотря на серое прошлое, Байрон по-прежнему верил, что жизнь не так уж плоха. Несмотря на то что видели его глаза и слышали уши — а они видели не только произведения искусства и слышали не только музыку и поэзию, — жизнь казалась ему подарком. Он с радостью забыл бы мрачные подробности, но забыть всё — никогда. Проклинать жизнь — никогда.

— Нет! Зачем мне спрашивать? Это твоё дело, — с раздражённой твёрдостью ответила Франческа.

Байрон вздохнул со скрытым облегчением. Он ненавидел ложь, а если ему пришлось бы что-то ей рассказать, без лжи или умолчания было не обойтись.

— Я не такой уж и философ. Я хотел бы узнать что-нибудь о… о Маркусе.

Франческа в очередной раз стремительно посмотрела на него. Она села на кровать, бросая ему вызов взглядом.

— Ты не имеешь на это права. Я не буду ничего тебе рассказывать. Мы же не двое возлюбленных, чтобы вспоминать предыдущий опыт. Не распыляйся.

— Тогда расскажи мне что-нибудь о своих татуировках. У них есть история?

По её мгновенной гримасе он понял, что ответ будет таким же. И что история татуировок и история Маркуса неразрывно переплетены. Байрон почувствовал раздражение — зародыш ревности? Ужасная, непредвиденная уязвимость? — Но он постарался отбросить это чувство, ведя себя как мужчина, а не как мальчишка.

Он улыбнулся ей, и в его улыбке прозвучал вызов.

— Ты выиграла эту битву, но не войну. И ты выиграла её только по одной причине.

— По какой?

— Я хочу тебя больше, чем говорить с тобой.

Он сдвинул прикрывавшую её ткань и раздвинул ей ноги. Франческа не сопротивлялась. Его губы и язык нежно открыли её. Ему нужна была она, изгибы её тела — тайного, солёного, влажного. Она с содроганием кончила ему в рот. И снова между его пальцами. Это было так фантастично — доставлять ей удовольствие, смотреть, как под напором дыхания подрагивает её грудь, как завораживающе покачиваются её бедра, что он почти забыл о себе. Байрон был заворожён красотой Франчески, тем, как наслаждение, казалось, освобождало её. Внезапно Франческа властно повернулась, открывая ему соблазнительный изгиб спины. Между лопатками у неё была татуировка в виде маорийского дракона. Байрон понял, что находится на грани взрыва. Проникая в неё со стремительностью дикаря и всё ещё чувствуя, как оргазм захватывает каждый кусочек кожи, каждую молекулу, каждую каплю пота и спермы, он думал о том, что эти ощущения, эти смуглые изгибы, эти рисунки, казавшиеся живыми от трепета её кожи, и её безудержные стоны, — всё это ближе всего к поэзии, к вечности и к самому смыслу жизни, которые когда-либо мог испытать человек.

Глава 13

Франческа

Надеялась, что сегодня я буду его ненавидеть, и похмелье заставит меня думать о нём плохо, но этого не происходит. Голова болит, рот словно помойка, но в этом доме я продолжаю чувствовать себя комфортно, продолжаю радоваться, что он существует, что он так близко, и ушёл, чтобы вернуться. Смотрю на себя в зеркало. Я растеряна, выгляжу помятой после очень долгого кошмара. Очень хочется принять душ, но…

Но какая разница, я просто делаю это и точка.

Странно, однако. Странно находиться в доме мужчины, использовать его ванну, его мыло, воду, что горячим потоком бежит по моей усталости. Закрываю глаза в объятиях облака пара, между двумя окнами без занавесок, пропускающими параллельные конусы света, и мне кажется, что я в безопасности, под защитой, и вокруг больше нет чудовищ.

Выйдя из ванны, я накрываюсь одним из его полотенец. Специально выбираю то, что уже использовалось. Как будто меня крепко обнимают его руки.

«Возможно, я ещё немного пьяна».

Я оглядываюсь вокруг, снова любопытствую среди компакт-дисков, заглядываю в кухонные шкафы, в холодильник. Профессор — страстный любитель итальянской кухни, сырых овощей и свежих фруктов. Но потом за зелёной лакированной дверью я обнаруживаю появление его панковской половины. Чипсы, попкорн, шоколадное печенье и банка арахисового масла.

Этот мужчина — мозаика, собрание контрастов. Представляю его на шикарном ужине и у костра на пляже, в миланском Ла Скала и на стадионе «Янки». Кто знает, каково это — чувствовать себя комфортно в любом месте. Я никогда не испытывала такого чувства, и часть меня завидует этому.

Внезапно меня охватывает любопытство узнать больше о его жене, но рядом нет даже оторванного уголка пожелтевшей фотографии. Внимательно прислушиваясь к любому шуму за дверью, я начинаю рыться в ящиках. Знаю, этого делать нельзя, но соблазн притягивает. Я нахожу книги, счета, ноутбук и читалку Kindle, авторучки и листки post-it. Газеты, календари, ежедневники. Я даже нашла почти целую пачку Lucky Strike и серебряную зажигалку. Профессор, ты тоже иногда поддаёшься этому пороку?

Но не могу найти ни одной фотографии. Возможно ли, что он ничего не сохранил о ней? Возможно ли, что она целиком заключена в коробки, которые я мельком видела в гараже?

Пока размышляю, звонит мой мобильный телефон. Он лежал во внутреннем кармане пиджака, но где же пиджак? Я обхожу дом и нахожу его у подножия дивана, сваленным вместе с остальными вещами в кучу, похожую на растоптанное тело. Ощупываю одежду, чувствую холодную форму ножа в брюках, а затем силуэт телефона. На дисплее высвечивается номер Монтгомери Малковича, но у меня нет ни малейшего желания его слушать. Я боюсь какой-нибудь другой ласковой проповеди, тем невыносимее, чем ласковей, и не отвечаю.

С мобильным телефоном в руке я поднимаюсь по лестнице и попадаю на мансарду. Чтобы попасть сюда, нужно спуститься на три ступеньки. Помещение без окон, глубокое, как огромный ящик. Тёмные деревянные балки делят потолок