Паутина - Весела Костадинова

Она задумчиво покрутила чашку в руках, потом добавила:

— Вроде бы ничего криминального, понимаешь? Но слухи ходили. Некоторые девочки отчислялись, уходили в академ, кто-то просто замыкался в себе. Никто не жаловался открыто, но слишком много разговоров шло за его спиной. В итоге ни один московский ВУЗ не захотел связываться с этим. Всё обставили так, будто он сам решил уйти, но на самом деле ему просто вежливо показали на дверь.

Я закрыла лицо руками.

— Боже, Лиана… — прошептала Марина.

— Нет, — отрезала я, сама не зная, кому кричу это слово.

Она побледнела, но больше не стала ничего говорить. Молча проводила меня до кабинета Ирины, но в ее глазах я видела и поддержку, и понимание, и даже искорки заботы.

Ирина ждала меня в кабинете, приветливо улыбаясь.

— Ну что…. давай посмотрим на вас, — она мягко указала мне на кушетку. В отличие от большинства больничных, эта кушетка была покрыта хлопковой простыней — теплой и приятной на ощупь. Я легла, оголяя живот и отворачиваясь к стене. Прикрыла глаза, стараясь побороть даже банальное любопытство.

Чуть вздрогнула, когда кожи коснулся прохладный гель, но Ирина размазала его так осторожно и бережно, что максимально минимизировала даже легкий дискомфорт.

Тихая, едва слышимая музыка, легкое щелканье пальцев по клавишам, тихое дыхание Ирины, ее глубокий вдох.

— Что там? — не удержалась я, поворачивая голову.

— Все в полном порядке, дорогая, — мягко улыбнулась Ирина. — Все…. — она глубоко вздохнула, — все на самом деле хорошо.

Экран был едва повернут ко мне, но на нем что-то двигалось. Интуитивно я пыталась увидеть то, что происходит на экране.

Ирина с тоской посмотрела на меня, снова вздохнула и повернула экран.

В тот же миг я почувствовала, как внутри всё болезненно сжалось, будто кто-то сдавил мой желудок, вытеснив из него весь воздух, оставив меня беспомощной перед тем, что я теперь видела. Я не хотела смотреть, я обещала себе, что не позволю эмоциям взять верх, что буду держаться холодно, отстранённо, как будто это происходило не со мной, но взгляд сам собой сфокусировался на тускло светящемся фоне, среди размытых силуэтов и оттенков серого, где едва заметно, но всё же неоспоримо двигалось что-то крошечное, почти призрачное, и в то же время живое.

Попыталась вдохнуть, но воздух застрял в горле, не позволяя мне сказать ни слова, не давая ни опомниться, ни отстраниться, ни хотя бы заставить себя отвернуться, сделать вид, что ничего этого не происходит, что не вижу этого крошечного пятнышка, которое с каждой секундой становилось всё реальнее, всё отчётливее.

— Это… — попыталась я сказать, но голос дрогнул, сорвался на хриплый, неровный выдох

— Сердцебиение, — мягко сказала Ирина. — Хочешь услышать?

Я знала, что должна сказатьнет, попросить её выключить, объяснить, что это лишнее, что это не имеет значения, что это не должно ничего менять, но, к своему ужасу, не смогла произнести ни слова, потому что внутри меня уже начало подниматься что-то новое, пугающее, тягучее, непрошеное.

Глухие, быстрые, настойчивые удары, будто крошечный барабанный бой, но не внешний, а происходящий прямо внутри меня, ставший частью меня ещё до того, как я осознала, что это вообще возможно.

Я пыталась убедить себя, что это просто звук, просто биологическая функция, просто работающий орган, не имеющий никакого отношения ко мне, но что-то внутри дёрнулось, затрепетало, сжалось от осознания того, что этот ритм не просто существует, а связан со мной, зависит от меня, подчиняется мне, принадлежит мне.

— Всё идёт хорошо, — сказала Ирина, её голос был спокойным, но грустным. — Размер соответствует сроку, никаких отклонений, всё развивается так, как должно.

Я хотела ответить, хотела сказать хоть что-то, но не смогла, потому что осознание того, что я слышу внутри себя, вдруг стало таким тяжёлым, таким неотвратимым, что на мгновение показалось, будто стены кабинета сдвигаются, сужаясь вокруг меня, оставляя слишком мало пространства для воздуха, слишком мало пространства для мыслей.

Еще несколько минут, и Ирина отключила аппарат, протянув мне мягкое вафельное полотенце, чтобы я смогла вытереться.

— Лиана, — она еще раз вздохнула. — Завтра утром я получу последние результаты обследования. А днем… днем мы можем провести… процедуру.

Я молча кивнула, стараясь подавить эмоции внутри меня. Только сейчас в полной мере ко мне пришло осознание, что это нечто в моем животе — оно моя часть, оно — растет, оно — живое. Оно — мой ребенок.

28

Утром меня потрясывало. То ли от страха, то ли от напряжения, то ли от неуверенности, что поступаю правильно. Пол ночи я просидела на кровати, глядя в темное окно. Мама вечером была еще более живая, чем накануне, я говорила с ней о всякой ерунде, о том, как скучала без нее, а она… она обнимала меня в ответ. И хоть довольно часто снова погружалась в томительное молчание, но все же часто и отвечала на мои вопросы. Естественно, рассказать ей о происходящем я не могла.

Несколько раз звонила бабушка, один раз — пытаясь убедить меня приехать домой. Но я твердо решила остаться на еще одну ночь. Здесь, в этом месте я нашла то убежище, в котором мне отказал настоящий мир. Понимая, что пользуюсь гостеприимством Макса и Натальи, я всеми силами старалась помочь, чем могла. Вечером меня поставили дежурить в столовой.

Ополаскивая одну тарелку за другой, невольно погрузилась в медитативное состояние, навеянное приятными запахами кухни и тихой музыкой. А когда пришла в свою комнату — опять обнаружила чай и записку: «Отдохни. Ты молодец».

Два дня не видя Максимилиана, я вдруг с удивлением поймала себя на мысли, что скучаю по нему: по его спокойному голосу, по выразительным синим глазам, по его мудрым словам. И также поняла, что завтра, перед процедурой, хочу встретиться с ним, поговорить. О чем? Да и сама этого не знала.

Утром, сразу после завтрака, отправилась к нему на этаж без приглашения. Знала, что нарушаю порядок, но ничего поделать не могла. Если занят — уйду, не стану мешать, но вдруг… вдруг у него найдется время для меня.

Двери в кабинет были чуть приоткрыты, девушки секретаря на месте не оказалось. Я уже хотела зайти внутрь, постучавшись, как замерла, услышав знакомые голоса.

— Максимилиан Эдуардович, это опасно, — в голосе Ирины звучала тревога, — у нее отрицательный резус-фактор. Анализы не очень хорошие…

— Ирина, я не идиот. Ты думаешь, я не понимаю? — Макс говорил ровно, но в его голосе звучала усталость, словно