Вторая жена - Юлия Олеговна Чеснокова

которую я пыталась потушить в страсти, как сигарету в пепельнице. Но и желание там было, огромное желание: почувствовать себя с ним, его во мне, на мне, гладить его тело, и чтобы его сильные пальцы гладили меня, а губы покрывали поцелуями. Набиль упал вместе со мной на кровать и, скатав быстро подол моей ночной рубашки, сорвал из-под неё трусики. Отбросил. Возбуждённый и готовый, вошёл в меня, вырвав стон.

— Я хочу тебя, хочу тебя так, как никого и никогда не хотел, — целуя мои щёки и губы, шептал он, — будь со мной, Элен, скажи, что любишь меня так же, скажи, что хочешь быть моей, скажи, что ты моя!

— Я твоя, Набиль, твоя! — невозможно было не произносить эту горестную правду, в которой в то же время была щемящая сладость. Стоила ли свобода подобной страсти? Может, иногда мы действительно ею чрезмерно озабочены? Но я знала, заранее знала, что как только всё это закончится, когда мы удовлетворимся, опять настанет пустое время, скучно-одинокие часы отсутствия Набиля, или обеды-завтраки с ним, в которые нас не связывает ничего, и мы начинаем ругаться, споря и доказывая друг другу что-то без конца. Нас не связывает ничего, кроме секса. Мы будто говорим на разных языках, хоть оба в совершенстве знаем французский. Но у него арабская логика, а у меня — русская. Я буду ненавидеть его патриархальность и мужскую вседозволенность, он будет презирать мою строптивость и злиться на то, что я не уважаю правил, установленных их Пророком. Разве можно прожить сколько-нибудь долго вместе одной лишь страстью? Почему я не поняла ещё во Франции, насколько мы разные? И тем не менее, эта разность и тогда, и сейчас заводила меня, пленила и заставляла отдаваться чувствам. Разрушительным, губительным и ведущим в никуда.

Обнажённая, я лежала под покрывалом. Тело гудело от истомы, его обволокло и не отпускало наслаждение. Набиль вышел из душа, без одежды, только встряхивая волосы белоснежным полотенцем. Глядя на него, я не могла ответить себе на простые, казалось бы, вопросы — как буду вдали от него? Как отдамся кому-то другому? Кто ещё сможет удовлетворять меня так? Но этот порочный круг и сжимал меня, приковывая к Набилю постелью. У меня не было иного опыта и других мужчин, но он был до того потрясающим любовником, что экспериментировать и менять что-то не хотелось.

— Мне нужно ехать, — сказал он, встав спиной и начав собираться.

— Опять к семье? — хмыкнула я язвительно.

— Я обещал детям.

Вот! Вот ещё одна причина, по которой моя жизнь с Набилем регулярно будет превращаться в ад. И я не должна сметь даже сказать что-то, ведь дети — святое, они ни в чём не виноваты. Мои же домыслы и подозрения, с Асмой он будет спать или нет, никого не волнуют.

— Завтра вернёшься?

— Да, — расправив галабею, он наклонился ко мне, чтобы поцеловать, но я отвела лицо в сторону. Он замер, согнутый надо мной. — Малик сюда больше не приедет. Обещаю.

— Хорошо.

— Элен.

— Что?

Он взял меня за подбородок и развернул к себе. Посмел улыбнуться — нежно и с невероятной заботой в глазах:

— Не надо злиться, — поцеловав меня на прощание, он ушёл. И кто его знает, из-за детей ли, или потому, что закончился мой отпуск, а он не хотел слушать мои просьбы о возвращении. А они бы непременно последовали ежедневно и ежечасно, пока я не добилась бы своего.

Помимо рабочих дней, однако, у меня должны были вот-вот наступить месячные, и я с напряжением надеялась, что хотя бы они уж придут, никуда не девшись.

Глава XXVI

Набиль пять ночей не оставался со мной, а я уже после второй перестала подпускать его к себе, когда он приезжал днём или вечером на пару часов. Я не верила, что он не спит с Асмой, оставаясь дома, с ней и детьми, и никакими словами меня было уже не убедить. К чести Набиля стоило сказать, что он не пытался настоять на своём и взять меня силой, ему всегда важно было взаимное желание, чтобы я наслаждалась его ласками и получала удовольствие вместе с ним. В итоге он обиделся и не приехал на шестой день вовсе. Наказывал меня одиночеством и покинутостью. И это, я предчувствовала, могло сработать, если затянется. Ведь без какого-либо дела хоть волком вой! Мог бы подарить разговорник или словарь арабского, чтобы я попыталась выучить необходимые фразы, но он как будто бы и не хотел, чтобы я умела договариваться с кем-либо здесь о чём-то, чтобы мимо него прошло хоть одно моё слово.

После завтрака меня начало мутить, и я не поняла, от тоски, жары или… или от того, что месячных до сих пор не было? Нет, этого ещё не хватало! С ребёнком я точно никуда не смогу деться, на что я буду нас кормить? Либо работать, либо сидеть с ним, а одновременно и то и другое безумно сложно, почти невозможно, по крайней мере в Париже, где я совсем одна. Придётся тогда возвращаться в Россию или принимать помощь от Набиля, а он взамен на неё не потребует ли от меня сдаться и окончательно остаться здесь? Хуже всего было ощущать, что рано или поздно я надоем ему, как первая жена, как Фатима, как некая Жаклин в Париже, которую, видимо, он променял на меня, и когда это произойдёт — как он поступит? Вышвырнет меня и забудет или собственнически продолжит держать, как запасной вариант для досуга? Отпустит ли он, отказавшись от какой-либо ответственности, или упорно продолжит владеть даже тем, что ему больше не нужно? Казалось, я знала его, и всё же предсказать поступков не могла.

Я вышла на балкон, не высовываясь из-под козырька, чтобы не стоять на палящем солнце. Вода в бассейне была изумительно голубой, манила погрузиться в неё, охладиться. Сад по-прежнему зеленел и цветы по бокам от дорожек украшали яркими россыпями газоны, но внутри меня всё так поменялось, что никакого рая я больше не видела: красота прозрачной воды не искушала, аромат цветов не дурманил. Золотая клетка — это ад, она убивает чувства и смысл всего. Набиль может сколько угодно обесценивать свободу, но важна ведь не какая-нибудь вседозволенность, а способность самостоятельно принимать решения. Пусть не любые, но хоть какие-то. Решения, где быть, с кем, когда…