Однажды в замке... - Элоиза Джеймс

Через несколько минут Гауэйн прошел мимо лакея, нагруженного папками, которые он намеревался просматривать в пути. Он должен был воспылать праведным негодованием, потому что ненавидел терять время зря.

Но на деле сгорал от предвкушения.

Конечно, он с первого же взгляда на Эди понял, что она представляет угрозу его упорядоченной жизни. Невозможно испытывать настолько первобытную страсть к женщине, чтобы жениться на ней еще до конца месяца, и не сознавать, что все графики и расписания будут нарушены, по крайней мере вначале. Время, проведенное с Эди, никак не относится к его обязанностям по отношению к поместью. Но с другой стороны, если потакать себе, возможно, Гауэйн перестанет хотеть ее каждую минуту, днем и ночью. Со временем это желание ограничится вечерним временем. Или по крайней мере всего одним разочком… в дневное время.

Он ни на минуту не верил сам себе. Проклятье! У него есть обязанности. От него зависят люди. Целые поместья. Банковская система.

Стантон смутно припоминал, что заботился обо всем этом. Но прямо сейчас, стоило ему лишь подумать об Эди, как желание вспыхивало в его теле с безумной свирепостью. Один взгляд на нее – и ему хотелось отпустить Бардолфа и швырнуть папки в огонь.

Герцог выругался. Если не взять себя в руки, кончится тем, что он будет целые дни проводить в ее постели. Упиваться ее телом. Боготворить ее. Любить ее. Допиться до смерти, подобно отцу. И если она изменит ему…

Эта мысль отрезвила Гауэйна. Похоть – ни что иное, как телесные желания. Она имеет свое место в жизни, и необходимо держать ее в этих границах.

Вместо того чтобы захлопнуть дверцу экипажа и наброситься на жену, – и будь прокляты слуги! – Гауэйн вынудил себя устроиться на противоположном месте и послать Эди сдержанную улыбку истинного джентльмена, после чего постучал по потолку экипажа, давая кучеру знак двигаться.

Ее ответная улыбка была скромной и абсолютно неотразимой. Плотское желание мгновенно захлестнуло его волной, грозившей утопить. Работа, черт ее возьми, может и подождать!

Он открыл рот, но тут же закрыл, потрясенный тем, что едва не выпалил: «Обнаженной… я хочу видеть тебя обнаженной».

Никто не говорит подобные вещи герцогине, сидящей в экипаже.

Стантон умерил требования. Но все-таки не сумел сдержать эмоций.

– Настанет время, когда я буду любить тебя утром.

Что-то промелькнуло в ее глазах. Что именно? Он так и не понял.

Эди, не отвечая, развязала ленты шляпы, и уронила ее на сиденье. Может ли быть, что она прочитала его мысли и собирается раздеться? Экипаж уже выехал на почтовую дорогу, и никто из слуг не мог открыть дверь.

Каскад соблазнительных картин наполнил голову герцога, – только чтобы испариться, когда Эди подалась вперед и постучала по его коленке тонким, обтянутым перчаткой пальцем.

– Бардолф, – начала она, понизив голос до абсолютно мужского рычания, – я намерен овладеть своей женой завтра утром от семи пятнадцати до семи сорока пяти, так что будьте добры задержать наш отъезд, чтобы принять отчет о событиях.

Она лукаво усмехнулась.

Гауэйн так изумился, что разразился смехом.

– Слава богу, – вздохнула Эди, снимая перчатки и кладя рядом со шляпой. – Я уже боялась, что ты совершенно потерял чувство юмора.

Гауэйн нахмурился.

– Я знаю, что оно у тебя есть, – хихикнула Эди. – Слишком поздно делать вид, что твой великолепный ум направлен исключительно на то, чтобы решать достойную восхищения задачу расстановки ловушек для угрей.

– Ты мне этих угрей никогда не забудешь, верно? – спросил Гауэйн, вытягивая ноги так, что они оказались по обе стороны ее туфелек.

Он все решил. Он твердо намерен взять свою жену-кокетку во время поездки. Эди сама добилась того, что сегодня днем ему нечего делать.

Прекрасно, Стантон сосредоточится на ней.

– Ты сам все это навлек на себя, – заметила Эди с восторженным смешком. – Думаю, что и в восемьдесят лет мне придется оттаскивать тебя от очередного отчета и высекать из тебя искру юмора.

– Искру юмора? – лениво повторил он. – Ты совершенно уверена, что я обладаю чувством юмора?

– Уверена, – кивнула она. – Хотя оно исчезает во время разговоров о пшенице и угрях, и вместо этого я смотрю на человека, не находящего удовольствия в жизни.

Гауэйн решил возразить, но Эди еще не закончила.

– Нет, это не совсем так. Ты ведь наслаждаешься своей работой, верно?

Работой? Он наслаждался изящным изгибом ее щеки, темно-розовым цветом губ, загибавшимися кверху ресницами. Даже тем, как она безжалостно препарирует его взглядом.

Эди снова постучала его по коленке.

– Гауэйн, ты меня слушаешь?

– Зачем бы мне работать, если не наслаждаться работой?

– Потому что у тебя есть обязанности, – немедленно ответила она. – Мой отец предпочитал бы играть на виолончели. И все же, он не в состоянии найти более нескольких минут, чтобы урывками порепетировать.

– Есть только одно, что я предпочел бы делать, – сказал он, выговаривая слова со сдержанным напряжением человека, тело которого затвердело и мучительно ныло.

– Гауэйн! Я не это имела в виду.

Он с трудом заставил себя вернуться мыслями к теме разговора.

– Хочешь сказать, что я занудный ублюдок и недостоин быть в обществе леди, – вздохнул он с извиняющимся видом. – Но я таков, каков есть, Эди. Могу заверить тебя, что мы с Бардолфом не обмениваемся остротами.

– Бардолф – сухарь, – заявила она, задирая носик. – А вы, мой дорогой герцог, должны быть осторожны, потому что тоже проявляете некоторые тенденции того же рода.

– Я не сухарь, – хмыкнул он. – Хотя, черт возьми, для нашего же блага неплохо мне быть хоть немного сухарем.

Ответная улыбка Эди была немного дрожащей. Она глубоко вздохнула.

– Мне по-прежнему больно, Гауэйн.

Куда девалась его веселость! Он наклонился и взял ее руки.

– Знаю, и мне очень жаль. Но тебе ведь становится лучше, верно?

Она кивнула.

– Для меня так много значит, что ты находишь удовольствие в наших ласках, – широко улыбнулся он. – Мое отсутствие опыта достаточно постыдно, но если бы я подвел тебя, пришлось бы лишиться звания мужчины.

– Какой абсурд! – нахмурилась Эди.

Странная волна облегчения омыла его.

– Я никогда не был более счастлив, чем в прошлую ночь, когда ты достигла пика наслаждения.

Гауэйн поднес руки жены к губам и стал по очереди целовать ладони.

– Жаль только, что первые несколько минут были так болезненны.

Его милая Эди была все еще так застенчива, что не поднимала глаз от их переплетенных пальцев.