Сердца. Сказ 3 - Кристина Владимировна Тарасова

– Луна, – хмыкает он и протискивается сквозь окружающих.

– Предпочту более официальное приветствие, – отвечаю я и протягиваю руку – намеренно сильно и почти под нос.

Парнишка прокашливается и целует её.

– Богиня…не подскажешь, чего…? – в шёпоте журчит он. – Я, право, запутался.

– Будешь много болтать, – наигранно смеюсь и отвожу незадачливого Бога в сторону, – с радостью изыму и твоё имя.

– В моём случае… – скалится Бог Войны, – переспать будет недостаточно. Этим же ты пробивала путь к пантеону?

Я привыкла к подобного рода заявлениям и кичливым фразам. Я смирилась с бродящими и забродившими слухами и могла лишь спокойно отгонять их – подобно мухам на жаре. Но чёрт передо мной заслуживал иного наказания.

– Познакомишь нас? – улыбаюсь я и киваю на оставленную компанию. – Твои гости выглядят весьма скучающими, а ты – весьма удивлённым. Причину первого можешь не называть, ибо атмосфера здесь действительно удручающая, даже траурная. Что же касается тебя…что случилось, Бог Войны? Тебя что-то поразило?

– Явление призрака! – злобно прыскает мальчишка, а я, нервно отдёргиваясь, замираю.

– Так про меня говорят? Неужели стоит чаще являться на ваши скучные вечера, дабы по богине не читали панихиды?

– Может, ты призрак?

Бог Войны не обращает внимание на сказанное мной и с досадой оглядывается.

– Ну в самом деле! – показательно восклицает он. – Кто-то ещё видит тебя, подруга, или призрак из Монастыря явился только мне?

Мальчишка злобно смеётся, а я, нервно дёргаясь, замираю.

– Ты призрак, Луна? Кто тогда им стал?

– Что это значит?

– А ты как думаешь?

Тысячи предположений охватывают мысли и ещё тысяча воображаемо зудит перед глазами.

– Нет, не может быть… Ты бы не посмел, – швыряю с трудом утаиваемым содроганием голоса и взираю на ничем не тронутое лицо собеседника.

– Уже, юная богиня. Но я даже рад, что ты смогла посетить вечер, на который не была приглашена. Отправляйся в Монастырь, я прибуду позже, по окончании веселья гостей.

И я в самом деле покидаю вечер. Напоследок грожу Богу Войны: зря он переступил через Хозяйку Монастыря, решив в жалкой попытке оправдать своё ничем не заслуженное имя.

– Насажу твою голову на монастырский забор! – бросаю я провожающему меня взгляду.

Возвращаюсь поспешно, однако только под утро. Дорогу заворачивает ветер с вздымающимся песком. Бурые стены едва подпускают нас к монастырским землям. Сам Монастырь ещё спит (вернее сказать, уже спит), ибо сегодняшняя ночь не была занята прибывающими посетителями и воркующими послушницами. Я врываюсь в незапертый (противно привычному) кабинет и наблюдаю отъехавшую (невозможно!) в сторону гардину. Нет-нет-нет…

От дверей до постели вкраплениями тянутся уродливые отпечатки, а на самой постели розовые волосы перемешаны с окрасившимися в алый прядями. Я стискиваю Райм в объятиях и поливаю до сей поры трогательное и доброе лицо слезами. Красное зарево на груди и покрошенному корсету красными метками скользит по постельному белью и моей одежде. Моя малышка. Райм. От её губ до подбородка бежит кровавая полоса. Стираю и до младой пытаюсь докричаться. Несчастная не дышит, а сердце её не бьётся. Поздно.

И (вот так чёртова несправедливость!) на её месте – это не сладкие или оправдывающие речи – должна была быть я. Бог Войны решил, что война пройдёт безмолвно и молниеносно, однако жертва явилась оглаской истинной борьбы. Ещё никогда мне не было так страшно: заступиться никто не мог (весь пантеон меня, улыбаясь в глаза, до безумия ненавидел), а силы ответить самостоятельно отсутствовали. Или – пока ещё – не находились.

Я оплакиваю так скоро покинувшую меня Райм (прекраснейшее и ласковое создание: мечущееся между серьёзным и наивным, добрым и зловещим) и отмываю с рук и кафеля кровь, как вдруг визитом своим награждает стая стервятников. Первым заходит Бог Войны. С желанием удушить подлеца ступаю навстречу, но поперёк нам выступает охрана. Его охрана, не моя. Мои люди где-то безмолвствуют.

– И это, по-твоему, честно? – спрашиваю я, когда в висок мне упирается позолоченный ствол пистолета.

– А где ты видела честную войну? – разряжается мальчишка. – Война по определению своему есть столкновение двух и более противоборствующих и различно развитых сторон. Война не бывает честной, справедливой и, тем более, примиряемой. Война уничтожает и хорошее, и плохое. А я уничтожу тебя, лживая богиня.

– Если я не сделаю того раньше, – предупреждаю следом.

Бог Войны смеётся: не в моём положении напирать и угрожать. Решаю уточнить:

– Кто из моей охраны пропустил твоих людей?

– Желаешь наказать их? – мальчишка садится в кресло Яна и сцепляет ладони меж собой, упираясь ими в острый подбородок. Почти как Хозяин Монастыря…

– Казнить будет достаточно.

– Единственное разумно-принятое тобой решение, – забавляется Бог Войны и, выудив из мантии портсигар, стискивает в зубах белый свёрток. – Итак, Богиня чёрт знает чего и чёрт знает как, твои планы?

– Помимо того, чтобы насадить твою голову на кол? Я уже говорила!

Один из верзил спускает предохранитель; противный щелчок разгуливает по кабинету.

– Следующий будет контрольным, – предупреждает Бог Войны, а затем отдаёт указания оставить меня в покое.

Оружия в руках опускаются.

– Как благородно с твоей стороны, – не удерживаюсь от язвы. – И зачем ты явился?

– Посмотреть на призрака.

И мальчишка повествует, что люди его прибыли с благими вестями: Хозяйку Монастыря убили в её постели; как и было велено: в ночь приёма Бога Войны, дабы никакие подозрения не закрались в сторону упомянутого.

– Вот теперь интересно, – протягивает он, – кого пригвоздили к кровати эти тугодумы? Ты затащила в постель очередного божка? И неужели болваны – настолько болваны, что не смогли отличить женщину от не женщины? О, кстати…где твоя помощница? Та – в меру серьёзная, в меру улыбчивая – девочка-сахарная вата. Неужели..?

– Я не насажу твою голову на кол, нет, – передумываю я. – Для начала вырежу твоё сердце и, если не захочу попробовать его сама, скормлю собакам.

– Война своими руками не вершится, – пыхтит Бог Войны и бегло рыскает по ящикам.

Совершенно неприлично, ну что такое.

– Имей совесть, – вздыхаю я и, колко глянув на стоящего подле меня мужлана (а где, собственно, пропадают мои люди?), присаживаюсь на диван для гостей.

– «Имей совесть», серьёзно? Её имеют те, кому иметь больше нечего и некого, – затягивается мальчишка. – А я лишь примеряюсь: когда тебя не станет, кто-то же должен занять место Хозяина Монастыря, верно?

– Предпочту спалить Монастырь вместе с собой.

Спесивое кольцо горького аромата добирается до меня и обжигает лицо.

– Не скули. Лучше расскажи, как ты избавилась от Бога Солнца и Бога Ничего?

– Удовольствий, – поправляю я,