Корсар и роза - Звева Казати Модиньяни

— Что это говорил твой отец по поводу Рангони? — зловеще спросил Тоньино.

Он был смертельно-бледен.

Впервые с тех пор, как вышла замуж, Лена ощутила страх.

— Что он сказал, ты сам слышал, — ответила она лихорадочно пытаясь взять себя в руки.

Лена знала, предчувствовала, что рано или поздно эта история выплывет наружу, и теперь проклинала себя за то, что ей в свое время не хватило смелости открыто поговорить обо всем с мужем. А сейчас придется причинить ему боль как раз в тот момент, когда он переживает потерю отца. Рождество началось плохо, что и говорить, а уж закончиться ему суждено было совсем скверно.

Тоньино прошел к очагу и сел на лавку. Он промерз до костей, и Лена заметила, как он поморщился от боли, протянув руки к огню, чтобы согреться.

Она сняла пальто, повесила его на вешалку и накинула на плечи шаль свекрови.

— Не нравится мне то, что я услышал, — бесцветным голосом произнес Тоньино.

— Я приготовлю что-нибудь поесть, — предложила Лена, обвязавшись фартуком. — А потом схожу наверх, попробую уговорить маму спуститься. Она заболеет, если останется там надолго, на этом холоде. — Она говорила отрывисто, в безнадежной попытке заставить его позабыть слова отца.

— У тебя, оказывается, есть скрытая рана, и она все еще кровоточит, — упрямо продолжал Тоньино. — Теперь я понимаю, почему ты так не хотела ехать в Луго. Я еще не забыл, как ты тогда сиганула с телеги и умоляла отвезти тебя обратно домой. Я тебя просил назвать одну-единственную причину, которая оправдала бы твое нежелание следовать за мной, но ты мне так и не дала вразумительного ответа. Вот теперь я понимаю, в чем дело.

Наступило тяжелое молчание. Лена села на скамью напротив него, уставившись на язычки огня, пляшущие на потрескивающих и сыплющих искрами поленьях. Тоньино не сводил с нее здорового глаза, словно пытаясь проникнуть ей прямо в душу.

— Я всегда была тебе верна, — сказала она наконец в надежде утихомирить гнев мужа.

— И шлюха бывает вернее девственницы, — бросил он язвительно, словно вызывая ее на скандал.

— Оскорбительно и глупо, — ответила Лена, рывком поднимаясь на ноги и срывая с плеч шаль.

Тоньино тоже вскочил, едва не опрокинув скамейку, схватил ее за локоть и силой развернул лицом к себе.

— Не смей говорить, что я глуп! Конечно, я был глуп. Ты обвела меня вокруг пальца, заставила поверить в свое вранье. Но сейчас я хочу слышать правду. Ты думала о Спартаке, когда выходила за меня?

— Да! Да! Да! Правды захотел? Вот тебе правда, кушай на здоровье. Перед тем как за тебя выйти, я мечтала о Спартаке Рангони. Я мечтала о нем долгое время и после свадьбы. — Лена с ожесточением выкрикивала в лицо мужу страшные слова.

— Повтори, — грозно потребовал Тоньино, больно сжимая ей руку выше локтя, словно пытаясь ее сломать. — Повтори, что ты сказала.

— Я сказала, что Спартак заполнял мои мысли до, во время и после нашей свадьбы. Теперь тебе все ясно? — прокричала Лена во всю мочь своих легких.

Обо всем на свете позабыв от ярости, Тоньино с силой ударил ее по лицу, и Лена упала. Очки слетели у нее с носа и с хрустом раскололись на полу. Линзы, открывшие ей новый мир, разлетелись на тысячи осколков.

Оглушенная, она с трудом поднялась на ноги. Изуродованное раной лицо мужа превратилось в застывшую маску боли.

Тоньино съежился, закрыв лицо руками, и начал всхлипывать.