Солнечный удар - Михаил Широкий

не может. Это невозможно! Это же было так реально, так достоверно, так впечатляюще. Он до мельчайших подробностей помнил всё, что было. Он и сейчас как будто продолжал видеть эти картины, фигуры и лица, слышать эти звуки, ощущать эти запахи. Он словно бы прожил этой ночью всю свою жизнь, пронёсшуюся перед ними в стремительном, головокружительном темпе. И он не мог, не в силах был поверить, что всё это был всего лишь сон, длительная пугающая галлюцинация, последовавшая за солнечным ударом.

Но яркие, казавшиеся незабываемыми впечатления понемногу блекли и рассеивались, как окутывавшая их лодку дымка, которую всё чаще налетавший ветерок ерошил, лохматил, рвал в клочья и отгонял вдаль. И то, что представлялось ему только что абсолютно несомненным и непреложным, уже не казалось ему таковым. А последним, самым убедительным для него, так сказать, зримым доводом в пользу того, что всё пережитое им лишь почудилось ему, стало то, что на его теле, истерзанном и израненном адскими тварями, не оказалось ни одного пореза, ни одной ранки, ни капли крови. Он был цел и невредим.

Однако он, невзирая на всё это, ещё какое-то время упрямился, сомневался, колебался, не соглашался, не хотел верить в то, что было уже совершенно очевидно и чем дальше, тем делалось ещё очевиднее. И в конце концов, всё обдумав и взвесив, он, хотя и не без труда и внутреннего сопротивления, вынужден был признать неоспоримую истину: ничего не было! Тяжёлое и жуткое сонное видение оказалось настолько жизненным и правдоподобным, что он, даже пробудившись, продолжал верить в его реальность. И только окончательно придя в себя, избавившись от мрачного обаяния ночного кошмара и посмотрев на всё трезво и непредвзято, он поневоле уверился в своей ошибке и признал очевидное.

Но раз ничего не было, раз всё это был всего лишь сон, значит… Подумав об этом, он едва не задохнулся от радости. Но да, это было именно так. Какие могли быть сомнения? Значит, она жива! И она и не думала тонуть, и никакой демон в неё не влюблялся, и она не исчезала, поглощённая призрачным лунным светом. Всё это, как и прочее, лишь сон, плод его нездорового, непомерно разгулявшегося воображения.

А раз так… На его лице показалась и заиграла многозначительная улыбка. Раз так, то всё будет. Всё, о чём он думал, мечтал, бредил все последние дни, с тех пор, как увидел её впервые. Не может не быть. И всё теперь зависит только от него самого. От его воли, энергии, напора, обаяния и удачи. А уж этого у него более чем достаточно. Хоть отбавляй.

Окрылённый внезапно ожившими надеждами, он, поплевав на ладони, схватился за вёсла и с силой налёг на них. Лодка резко тронулась с места, и не ожидавший этого расслабившийся, ещё немного сонный Димон пошатнулся и едва не свалился за борт.

– Эй, полегче! – проворчал он, хмуро поглядев на взявшего с места в карьер товарища. – Чё творишь-то?

Но Андрей лишь усмехнулся в ответ. Рьяно махая вёслами и пеня неподвижную ещё минуту назад, тоже как будто объятую сном воду, он всё сильнее разгонял лодку, словно торопясь покинуть эти неприютные пустынные края, с которыми у него были связаны слишком тяжёлые воспоминания, и вернуться в обитаемый мир, где его ожидало что-то, ради чего стоило поспешить.

А далёкий от всех этих важных соображений Димон примостился на носу и, лениво обозревая погружённые в туман окрестности, немного погодя мотнул головой на небо.

– Похоже, будет гроза. И не хилая.

Андрей, не переставая орудовать вёслами, мельком взглянул в восточную сторону небосклона и, увидев там скопление густых тёмно-сизых туч, прорезываемых тонкими змеевидными молниями, с довольным видом кивнул.

– Пусть будет. Давно пора.

Вдали глухо пророкотал гром.