Чудно узорочье твое - Татьяна Владимировна Луковская

К Суздали добрались к полудню. Небо стояло по-весеннему высокое, снег искрился, слепя очи. И в этом бело-синем мареве проступили золотые купола, мощный земляной вал, серые прясла городни, ново-рубленные, что пенка топленого молока, стены Васильевского монастыря.

Распрощавшись с обозными, Данила не пошел в город, а обогнув от Васильевской обители стены, побрел к Каменке, на берегах которой возвышался еще один, более древний Козьмодемьянский монастырь.

Братия Данилу сразу признала, он бывал здесь неоднократно, приветливо ответили на поклоны, позвали за Вольгой. Тот прибежал, без кожуха, с непокрытой головой, в ризе, засыпанной деревянной стружкой и опилками, радостно кинулся обнимать воспитанника до ломоты в костях.

Тридцатилетний брат Серафим был среднего роста, не плечист, но крепок телом, еще по-юношески гибок, пригож лицом. Очи внимательно глядели из-под тонких бровей, как бы изучая собеседника, в русой бороде играла мягкая улыбка, длинные волосы были убраны назад и перехвачены шнуром, в них тоже застряли частички древесины.

— Проведать пришел? — похлопал Вольга воспитанника по спине. — Добро. Соскучился.

Они пошли вдоль монастырского двора.

— Сейчас приберусь, и трапезничать с братией пойдем.

Вот Вольгу Данила понимал, стоило только рукам с тонкими пальцами сделать пару движений, и уж все понятно.

В облике названного отца Данила не мог не заметить перемены, исчезли — присущая Вольге суетливость, извечное напряжение от свалившейся в младые годы ответственности, разгладилась складка промеж бровей, придававшая хмурость взгляду, черты лица стали мягче, в движениях появилась степенность, а походка стала тверже.

Просторная клеть была устлана стружкой, вдоль стен были расставлены доски, на лавке лежал плотницкий инструмент и резцы.

— Камня тут не много. Вот, резчиком стал, не все пока постиг, у тебя бы скорее получилось, — Вольга показал вышедшие из-под резца завитки.

Если и были раньше сомнения, а правильно ли сделал отец, что ушел от мира после смерти Вежки, то теперь, искоса наблюдая, Данила решил, что в отличие от его собственной мятущейся души, Вольга нашел опору и теперь от нее толкался в делах и помыслах.

Что Вежке долго по этому свету не хаживать, было ясно еще до свадьбы, были бы живы родители, так непременно запретили бы глупому сыну свататься. Какая работница из хворой, да и как деток рожать станет? Но Вольга сам себе был хозяином, пошел, да и посватался. Данил помнил то ощущение тревоги от появления новой хозяйки в доме, страшило, что будет ему с того хуже. Но Вежка оказалась тихой и доброй, не такой хозяйственной и хлопотливой, как Зорька, да такую вторую озорную Зоряну разве же сыщешь. С молодой женой Вольга подолгу сидел зимними вечерами у печки, они держались за руки и говорили — говорили, Данила не успевал считывать по губам о чем, он только видел, что Вольге с ней хорошо. А потом… Что потом было, лучше и не вспоминать. Артельные обещали Данилу не бросать и обещание выполнили, а Вольга ушел. Теперь время было уходить Даниле.

— Как Осьма? Фома жив ли? — спросил отец.

Данила махнул головой, показал рукой, мол, дай напишу. Вольга начал догадываться, что к чему. Долго смотрел на сына, потом полез куда-то за печь, достал много берестяных лоскутов, протянул один.

Они уселись за длинный узкий стол. Данила принялся концом ножа царапать: «Я ухожу, как говорено. Георгий стоит дивно». Вольга покрутил бересту, взял у Данилы нож и тоже принялся царапать:

«С кем оставил стариков?»

«С сестриничей твоей Зоряной».

Вольга удивленно вскинул брови.

«Ее летом привезли, отец ее помер, — добавил Данила. — Пошла за детского княжьего, старики при ней».

Вольга снова не спешил выводить письмена, смотрел на бересту, словно пытаясь разглядеть еще что-то, наконец, вывел: «В булгарах беда, ведаешь ли?» Данила кивнул.

«Я тебя никогда ни о чем не просил. Теперь хочу просить», — Вольга показал написанное Даниле, тот напрягся — чего станет попросить отец.

«Я не останусь», — помычал он, замотав головой.

«Уйдешь, как обещался, но следующей зимой. Тут поживешь трудником, а потом ступай».

Данила недовольно фыркнул, показывая характер. «Сейчас пойду. Решил все».

— Останешься тут. Я так велю! — топнул ногой и Вольга, никогда так раньше не делал, всегда сдержан был, и на тебе. Данила растерялся.

«Как поганые уйдут, иди в Булгар, мертвых хоронить, отстраивать, а сейчас только пропадешь», — вывел Вольга.

— Одно лето, не так уж и много. Здесь тоже работы хватает. Мы к Васильевскому ходим, помогаем.

«Мне надобно идти», — продолжал напирать Данила.

— Да ты никак бежишь? Чего натворил? — недобро покосился Вольга.

И что тут ответить? Данила опустил руки.

— Останешься?

Воля отца, куда ж деваться. Но так близко от прошлого, добежать можно. «Вытерплю». И Данила остался.

Глава XXX

За мужем

— Ешь, ешь, мое дитятко, совсем у чужих людей отощала, — Осьма подложила Зорьке еще ложечку рассыпчатой каши.

— Да где ж отощала? Нешто не видишь, какие щеки наела? — усмехнулась Зорька, слегка похлопав себя по щеке. — Не клади больше, уж не лезет.

— А пирожочек? Гляди, какой румяненький, — соблазнительно пропела Осьма, пододвигая ароматную сдобу. — Тесто сегодня хорошо поднялось. Вот на прошлой седмице не шло и все тут, уж словно насмехалось.

— Да ладно, пироги у тебя всегда хороши, но правда, уж мочи нет есть, — Зорька легонько отодвинула пирожок.

— Так с собой возьмешь. Я заверну, нам-то с дедом куда столько.

Осьма вскочила с лавки и стала заворачивать пироги в рушник. Зорька, подперев рукой подбородок, смотрела на угол, где когда-то на полках лежали — камнерезные инструменты, груды малых камней, лоскуты бересты. Теперь полки были пугающе пустыми — самое нужное хозяин забрал с собой, остальное Осьма снесла местным мастеровым, камни куда-то прибрала, берестой растапливала печь.

— Не обижают там тебя? — тихо спросила Осьма, снова подсаживаясь к хозяйке.

— Нет, — пожала плечами Зорька.

— А свекровь как, не попрекает?

— Нет.

— Нет да нет, и не добьешься от тебя ничего. Раньше-то какая бойкая, говорливая была, все рассказывала да рассказывала.

— Да нечего особо рассказывать, — как можно беспечней проговорила Зорька. — Корова теленочком разродилась, теперь свое молоко будет, сена надобно больше, на двоих-то. А сенокосы все поделены, вот голову ломаю, где бы лужок найти, чтоб без хозяина. А Петрила, лоб здоровый, а косить не умеет, я у него косу вырвала да показываю как надобно, а он очами — хлоп да хлоп. А матушка разрешила еще козочек прикупить…

— Козочки — это хорошо, — прервала Осьма, — а муженек-то твой