По щучьему велению, по Тьмы дозволению - Евгения Преображенская

class="p1">Богатырь подскочил на месте, рванул на себя ручки — двери не поддаются, заперты изнутри. Другой раз и третий дёрнул Инальт. Дубовые ставни аж затрещали в его могучих руках. Взревел юноша и ударил со всей силы.

Засовы вылетели. Инальт оказался в покоях царевны. Замер и головой крутит: где же враг? Никого не видно. Да и как лихой человек попал в высокий терем? Через окно? Невозможно, стена каменная отвесная!

А царевна Несмеяна закуталась в одеяла и всё продолжает завывать в ужасе, дрожащей рукой показывает в угол. Инальт посмотрел в ту сторону и сам едва не взвыл. Будто сама тьма ожила, тень обрела силуэт человекоподобный.

Когда Инальт ступил в покои, чудище ударилось об пол и превратилось в чёрный пшеничный кисель. Растекается по коврам, а следов не оставляет за собой.

Инальт подлетел к нечисти и ударил мечом, легко разрубил надвое. Кисельная чернота заверещала, и обе её половины устремились к выходу. А по чёрной плоти будто искорки побежали. Инальт готов был поклясться, что это глаза!

Страж напрасно бросился в погоню. Юркнула нечистая за угол и пропала. Инальт не хотел покидать царевну, пусть мудрецы и советники разбираются, что за напасть.

Он вернулся к Несмеяне. Увидел её — беззащитную, слабую, — и сердце его сжалось от нежности. Инальт не стал церемониться, сел рядом, обнял девушку.

— … Ты цела, моя царевна? — спросил он. — Чудище не навредило тебе?

— Оно не подошло… — ответила та. — Только стояло да смотрело на меня десятками глаз.

— Спасибо Великим Матерям, — вздохнул юноша.

Инальт прижал к груди царевну. Заключил тонкие плечи в свои надёжные объятия. Оба ощутили, как трепещут их сердца.

— Голова кружится, — прошептала Вита.

— Верно, — дружинник прильнул лицом к её волосам, вдохнул аромат.

— Укради меня, Инальт, укради, — тихо взмолилась царевна. — Увези в своё княжество… Далеко-далеко…

— Ты не была там, не знаешь, о чём просишь, — вздохнул юноша. — Опасны Северные земли.

— Видишь, нет мне покоя даже во дворце… — всхлипнула Несмеяна, прижав руку к пояску, за которым хранила кулон с портретом матушки. — Чую я, грядёт беда…

— А не жалко тебе батюшку одного оставлять? — нахмурил чёрные брови Инальт. — Как же престол без наследницы?

— Не хочу я ни престола, ни власти, — мотнула головой царевна. — Противны мне царские хоромы… — её плечи дрогнули. — Укради и увези меня как можно дальше! За леса, за поля, за реки…

Инальт не ответил. Он не знал, как не выкрикнуть: «да». Как найти разумный выход, когда сердце стонет: «увезу тебя, украду… никому не отдам!»

Они нашли ладони друг друга, сплелись пальцами. У юноши руки были горячие, словно у самого бога Зоара. У царевны — холодные, точно весенний ледок. Она подняла залитое слезами лицо, легонько коснулась устами губ воина. Тот склонился к ней. Ответил — несмело, не размыкая рта, как целуют друг друга невинные дети.

И снова оба опустили глаза, отвернулись. Они замерли, скованные своим проступком. Внимательно слушая дыхание друг друга, пытаясь угадать в нём, чувствует ли каждый из них это дивное, необъяснимое? Или кажется? Или это тень от пережитого ужаса туманит взор, бьёт дрожью.

Так они и сидели, обнявшись, когда подоспела стража.

Десятник не стал разбираться, из-за чего кричала Несмеяна. Не послушал её слов и молений. Не спросил, почему младший стражник выломал двери в покои царевны и обнажил меч.

Того, что десятник увидел, было достаточно для ареста Инальта.

04 Колдун и шут

Слава гремела впереди него, а по пятам шла погоня. Но рассеянная по приречным деревням царская дружина не сильно торопилась ловить бунтаря. Поначалу пытались с ним воевать, а потом вдруг отстали.

Страх наводил Емельян Филин — и неспроста. Он разъезжал не на богатырском коне, а верхом на огромной печи. Попробуй-ка одолей такого скакуна.

Движимая чародейской силой печка давила ратников, как цыплят. Их мечи и копья бессильно отскакивали от колдуна. Стрелы летели все мимо. Будто лихо одноглазое рядом с ним сидело.

И воды рек его слушались, выходя из берегов по первому зову. И сады фруктовые вдруг начинали сыпать плодами по головам законников. Вилы и лопаты сами собой в бой шли. А уж сколько голов разбили обыкновенные дрова — страшно сказать.

Зато местные жители стремились всячески помогать Емельяну Филину. Бабы млели от нахального красавца. Мужики одобряли чудеса незаконные. Дети визжали от восторга, когда Емеля их на печи катал.

Казалось бы, колдун жуткий, некромант, что оживляет неодушевлённое. А нравился простому народу весёлый нрав Емели, его шутки и особенно смелые слова, которые все думали, да боялись произносить. Знали крестьяне намерения весёлого колдуна и куда он печь свою правит.

В какую бы деревню ни заезжал Емеля по дороге в столицу, везде его уже ждали с хлебом да солью. Сами старосты встречали, вели в дом, где парня угощали яствами и долгими речами о судьбе крестьянской. Кушаньями, напитками и ласками радовали бунтаря, а утром провожали.

Недоумевал Емеля только от одного: почему никто к его армии не примыкает? Чтоб въехать в столицу, как во сне он видел: с боевыми песнями, с реющими знамёнами, со сверкающими глазами.

Все были недовольны законами, налогами, произволом ратников, но молчали. Вручат пирогов, письмо с прошениями к царю — и рукой на прощанье машут. Даже братья родные не пожелали присоединиться к походу.

Как вернулись с торгов, как увидели, что за порядок в их общем доме стоит, так принялись браниться. Мол, нечего тёмной силой баловаться, якобы собственная сила так пропадёт. Собственными руками мужик должен дрова рубить, сам за водой ходить, а не на печи бока отлёживать.

— Вот и поглядим! — заявил им Емеля. — Я ухожу от вас и больше не вернусь. Живите как знаете. Только часть своего наследства я забираю!

Сказал так, да и укатил прямо на печке верхом. Даже домишко детства своего восстанавливать не приказал. Зачем его братьям сила тёмная, если свои руки есть? Пусть на себе добрые советы и применяют!

Емеля не сильно горевал, что нет у него единомышленников. Может, оно и лучше, ведь была у него сила Лучиюшки. По её воле мечи и топоры сами по себе пойдут в бой. Воевать может кухонная утварь, платья и сапоги — вот ведь будет умора!

— Ну и нойте дальше! Гните спины на царя, дурачьё,