Любовь моя, Анайя - Ксандер Миллер

— Ее больше не называют Ийи, — сообщил новый жилец.

— А как же тогда?

— Бабуля Йи. Поймешь почему, когда увидишь ее. Она торгует кукурузой на шоссе, — мужчина указал в нужную сторону. — Иди на шум грузовиков.

Зо сунул рыбу под мышку и отправился по песчаной дорожке через банановую плантацию. Шоссе было новое — широкая черная полоса, бегущая прямо по побережью. Здесь не было разметки, которая испортила бы идеальное покрытие, и юноша зашагал прямо посередине: по одну сторону море, по другую — горы. Дойдя до перекрестка, он увидел под одиноким фонарем несколько торговых точек на углах: ларек со спиртным, прилавки с лотерейными билетами и яичницей, а у волнореза — старуху, жарившую кукурузу.

Зо пересек шоссе и окликнул ее:

— Tant mwen! Тетушка!

— Пять гурдов[15] початок, — сказала старуха.

Зо присел на корточки у костра.

— Ийи, — мягко проговорил он, — ты что, не помнишь меня?

Когда она приблизила лицо к огню, чтобы перевернуть початки, юноша понял, что ошибки быть не может. От постоянного жевания жесткой пищи и зерен кукурузы у нее испортились зубы, глаза были покрыты молочной пленкой катаракты, но Зо узнал женщину, которая его растила.

— Я спал у тебя на кухне, — продолжал он. — И рос с твоими дочками. — Юноша обошел костер и опустился на колени у ее ног, точно блудный сын. — Ийи, — взмолился он, — ты не узнаешь меня? — он взял руку Ийи и приложил сухую ладонь к своему лицу. — Я когда-то работал на тебя. Мы торговали на рынке напитками со льдом. Меня заставляли драться на stade gager[16] после петухов.

Лицо у Ийи осталось таким же бесстрастным, как всегда. Она даже не моргнула.

— Никаких скидок. Пять гурдов початок.

И посреди своей нескончаемой лихорадки Зо увидел, что у него нет корней, как у ветра. Он пронесся через Гранд-Анс, не оставив следа, и женщина, жарившая кукурузу на вечернем рынке, была не матерью ему, а незнакомой женщиной, чье лицо он однажды погладил мимоходом. Зо выпустил ее руку и посмотрел на дорогу, исчезавшую в темноте.

— Я дам тебе половину этой рыбы, если ты приготовишь ее на костре, — сказал он.

Ийи протянула руку, и он положил бонито ей на ладонь. Она понюхала рыбину сквозь бумагу, развернула и проткнула ей горло прутом. Рыба зашипела и затрещала в языках пламени.

Они жевали полусырую рыбину, приготовленную прямо в чешуе, заедая ее жареными кукурузными початками, и старуха рассказывала ему часто снившийся ей сон про двух белых собак, которые на самом деле не собаки; они дерутся на косогоре в лунном свете, а с далекого берега доносятся раскаты грома, и среди звезд сверкают молнии.

* * *

Зо проснулся на скамейке в придорожной забегаловке. Ийи исчезла, в холодном пепле костра не осталось даже рыбьих костей. Можно было подумать, что прошлая ночь ему примерещилась, если бы не сытый желудок. Затем его окликнул чей-то голос, назвал прозвищем, которого юноша не слышал много лет:

— Kabrit! Вот уж не думала, что снова тебя увижу.

Зо протер и открыл глаза. Это была старшая дочь Ийи, Терез. Она оказалась толще и темнее, чем ему помнилось, но глубоко посаженные глаза и узкие жесткие губы, которые он однажды поцеловал, практикуясь, были всё те же.

— Ou sonje mwen? — спросил Зо. — Ты меня помнишь?

— Жизнь выдалась тяжелая, — ответила Терез, — но свой первый поцелуй я помню до сих пор.

Выяснилось, что Ийи и Терез работали на перекрестке по очереди. Старуха по ночам продавала на шоссе кукурузу, а утром ее дочь открывала свою кофейню. Зо заметил надпись от руки: «Фильтрованный от Терез». У нее был собственный метод заваривания кофе. Женщина насыпала молотый кофе в фильтр, состоявший из металлической вешалки, обшитой куском ткани, и заливала кипятком, пока напиток не приобретал желаемый оттенок и вкус. Вся кофейня, собственно, и состояла из очага, котелка, деревянного прилавка и этой старой вешалки.

Терез зачерпнула эмалированной кружкой порцию горячего кофе и, обойдя вокруг очага, протянула ее Зо.

— Не обращай внимания на Ии, — сказала женщина. — Она слепа, как летучая мышь, и ничего не помнит.

— Ийи была мне как мать, — сказал Зо, усаживаясь. Взял кружку и, вдохнув аромат кофе, парень заметил: — Она варила точно такой же.

Терез захлопала в ладоши.

— Нос не обманешь! Я использую те же зерна и обжариваю их так же, как Ии.

И пока Зо макал сладкую булочку в кофе и прихлебывал горячий напиток, Терез рассказала ему историю своей жизни и поведала, как пыталась сбежать на Багамы.

— Мы отплыли из О-Капа[17] под командой капитана Симака. Двадцать семь человек три дня проболтались в море на деревянном почтовом ботике. У Симака было две шутки: носовой платок, который, как он уверял, сделает нас невидимыми для береговой охраны, и калебас[18] из тыквы с ветром внутри. Надо было только снять крышку и свистнуть, — Терез надула щеки и выдохнула. — Мы благополучно добрались до острова Инагуа, но позже нас накрыли в одном доме в Мэтью-Тауне. Сглупили мы малость, — добавила она, — потому что держались все вместе.

Два месяца Терез плела косички в багамской тюрьме, прежде чем ее на самолете отправили домой.

— Ты летала на самолете?

— Такие дела, kabrit. А ты чем занимался?

Первыми покупателями Терез были фермеры и рыбаки; они приходили еще до рассвета. Затем появлялись водители, лавочники и хозяйки, направлявшиеся на рынок. Один из ранних посетителей был в джинсах, ботинках и каске. Рулетка, которую он носил на ремне, бросалась в глаза, словно нагрудный знак. Она придавала ему важный статус.

— Эй, бригадир! — сказал Зо. — Начальник, рабочие руки нужны?

У бригадира не хватало нескольких зубов, и, чтобы откусить от булочки, ему приходилось поворачивать ее туда-сюда.

— Что умеешь? — осведомился он.

— Трудился на тростнике и хлопке. На гравии в Ла-Борде. На песке в Энше.

— Он работал на Ийи во времена эмбарго, — вставила Терез.

Бригадир велел Зо встать.

— Сидел?

— За что?

— За что угодно.

— Нет.

Строитель окинул оценивающим взглядом позу Зо — тот стоял, весь устремленный в настоящее, словно хотел перегрызть ему глотку, — и решил, что это не имеет значения.

— Считай, это было собеседование, — сказал бригадир. — Мы начинаем в семь, — он посмотрел на свои наручные часы. — Уже опаздываешь.

Терез завернула в газету сэндвич с яичницей и обошла вокруг прилавка.

— Ты не спросил про зарплату.

— Я