Каменное сердце - Светлана Бернадская

Талгор вздрогнул, ощутив неприятный холод у сердца.

— Риггами называют тех самых несчастных, которых хранители превращают в каменные глыбы. Говорят, иногда, по желанию хексов, oни оживают и служат им, безропотно исполняя приказы.

— Ты бывал прежде на севере, кунн Эйтри?

И воевода вновь вперил в него прищуренный взгляд.

Лгать прямо в глаза не хотелось, а потому Талгор ответил уклончиво.

— Ты о том, приходилось ли мне видеть каменные столпы в предгорьях? Да, мы их видели по пути в Нотрад. Но к чему твой вопрoс? Хочешь сказать, что всё это выдумки?

— Не всё. Только загадки загадывать хексам ни к чему. Да и не такие уж они дураки, чтобы за просто так раздаривать сокровища.

Талгор сложил на столешнице руки, всем видом изображая внимание.

— Северяне — проклятый народ. — Мелв ожесточенно хлопнул по столешнице тяжелой ладонью. — Из года в год нас становилось все меньше. А все потому, что мы продавали снежным тварям собственных детей.

— Продавали?

В груди неприятно похолодело, а старый шрам у самого сердца напомнил о себе беспокоящим зудом.

— Именно так. Кто жаждал разбогатеть, брал свое дитя, чаще всего новорожденное, к которому еще не успел привыкнуть, или безнадежно больное, и тайком, будто вор, шел туда, в запретные горы. Призывал хексов, и твари с радостью забирали ребенка, заплатив самоцветами по его весу.

Талгор сглотнул.

— Но что же за люди совершали такое?

— Люди, у которых нет сердца. Именно такими считают нас снежные хексы. Бессердечными, жадными до сокровищ, готовыми даже продать родное дитя, лишь бы остаток жизни прожить в роскоши и богатстве. К счастью, в прежние времена таких находилось немного. И они всегда потом уезжали с севера, потому что смотреть в глаза бывшим соседям было совестно.

— А кунн Талль…

— А Γридиг сделал это повинностью всех северян. Каждого третьего ребенка, родившегося в семье, указом кунна Талля надлежало продать снежным хексам. Десятину от сокровищ он дозволял оставлять в семье, остальное — забирал для коганата, не обделяя и себя.

У Талгoра перед глазами потемнело. Пытаясь нащупать на столе кружку с медовухой, он понял, что у него заледенели пальцы.

— И нотрадцы… подчинились?

— Кто подчинился, а кто не совсем. Женщины не желали больше рожать. Появлялись у пары двое детей — и хватит. И тогда Гридиг осерчал, изменил свой указ и велел продавать каждого второго.

Он промолчал, покрутив в руках полупустую кружку.

— Когда же семьи стали ограничиваться первенцами, Гридиг озверел еще больше и задумался о новом указе…

— Я понял, — хрипло прервал его Талгор. — Скажи мне, что снежные хексы делают с человеческими детьми?

Мелв помрачнел ещё больше.

— Их растят до десяти лет, а затем заменяют живое сердце волшебным самоцветом. Ригги — это и есть наши дети. Уже не подростки, но еще не взрослые. Послушные приказам, не умеющие чувствовать, сострадать, любить и радоваться. Вроде живые, но без души. Они добывают для хексов сокровища в недрах гор и заботятся о подрастающих детях. Но живут ригги не так уж и долго: в возрасте двадцати человеческих лет их тела застывают в камне навечно.

Талгора затошнило. Выпитый сладкий хмель встал поперек гoрла.

Память — та ещё затейница. Живешь себе и веришь, что когда-то тебе просто приснился страшный сон, но потом вдруг cталкиваешься с кошмаром нос к носу, и обмануть себя, как прежде, уже не получается.

— И… зачем это им?

— Ищут спасителя. Чистого помыслами, лишенного жадности и безгрешного, каким только может быть невинное дитя. Согласно легенде, если найдется тот, чье сердце сумеет ожить, растворив в себе камень, он избавит хексов от проклятия.

Талгор заставил себя улыбнуться.

— Выходит, что бессмертные хранители севера тоже прокляты?

Мелв подарил ему осуждающий взгляд из-под насупленных бровей, и Талгору вмиг расхотелось улыбаться.

— Можешь зубоскалить сколько хочешь, южанин. Но так говорят предания наших предков. Люди стремятся к бессмертию, а хексы, напротив, желают вкусить человеческого бытия. А потому северяне веками приносили им жертву в День жатвы. Кровь и жизнь, отданные добровольно в священную ночь, превращают хексов в людей, и тогда те пируют, подобно смертным, до самого утра, вдыхая запахи леса, вкушая еду и питье, предаются простым людским радостям, тоскуют по близким и давным-давно утраченной любви.

Талгор скрипнул зубами, удерживая ругательство на языке.

— Но если найдется тот, кто избавит их от проклятия, они превратятся в людей навсегда. Вот и ищут спасителя…

— …среди купленных детей, — мрачно докончил Талгор. — Отнимая сердца и заменяя их камнем.

Мелв ссутулил могучие плечи и вновь потянулся к кружке.

— Я правильно понимаю, что Хелмайн, вoзглавив куннат, отменила закон Гридига Талля?

— Смекаешь. Отменила. А добро, накопленное муженьком в сундуках, мудро поделила на части и продолжила отправлять коганату. Вот только всему рано или поздно наступает конец.

— Благодарю тебя, воевода Мелв, — глубоко потрясенный услышанным, пробормотал Талгор.

— За что? — хмыкнул тот. — За сказки?

— За сказки. И за то, что не дал в обиду Хелмайн.

— Это что, это мы завсегда, — засмущалcя воевода. — А теперь ты мне скажи, кунн Эйтри. Что ты собираешься со всем этим делать?

— Уж точно не младенцами торговать. — Εго передернуло. — Дoложить когану все же придется, но хочу сперва разобраться. Как я понял, три года назад вы перестали отдавать хексам детей. Как хранители приняли это?

Старый воевода отвел глаза и потер переносицу.

— Кунна Хелмайн ходила к ним. И сумела договориться.

— О чем?

— Лучше спроси у нее сам. — Воевода решительно поднялся. — Позовем?

— Погоди, — Талгор тоже встал и придержал воеводу за плечо. — Там, за воротами… Я хотел решить дело миром. Предложил Хелмайн выйти за меня и остаться кунной. Но она пожелала поединка. А когда я ее пощадил, захотела себя убить. Я вижу, ты близок к ней, так скажи: что ее гложет?

Воевода сдвинул к переносице седые кустистые брови, пожевал задумчиво губы.

— Позволишь мне сперва поговорить с ней наедине?

— Говори, — вздохнул Талгор и стыдливо отвел глаза. — Только…

— Только — что?

— Мне пришлось ее связать. — И он бросил виноватый взгляд на Мелва. — Для ее же безопасности. Клянусь, я не сделал ничего плохого. А синяк на ее виске…

— Я понял, — оборвал