Ранчо страстных признаний - Лайла Сэйдж

Как будто все вокруг двигались вперед… кроме меня. Даже Люк Брукс, сердцеед и гуляка, решил остепениться. А я в свои двадцать восемь застыла на месте: все тот же городок, где родилась, тот же бутик, куда устроилась после колледжа, и ни единого намека на перемены.

В детстве я во всем была первой. Постоянно что-то придумывала, упрямо шла к цели и не знала страха. Я была лидером.

В начальной школе, возмутившись, что пиццу на обед дают только раз в две недели, я организовала настоящий бунт. Весь первый класс, за исключением предателя Кенни Вау, отказался ходить на уроки, пока директор не выслушал наши требования. И хотя петиция так и осталась пылиться в папке, в следующем учебном году пиццу давали уже каждую пятницу.

В средней школе я увлеклась модой. Выучилась шить. Подрабатывала няней и выгуливала собак, чтобы покупать ткань и фурнитуру. Я хотела быть лучшей – и я ею стала.

Ко мне всегда приходили за советом. Что надеть? (Я всегда была образцом стиля.) Стоит ли расстаться с парнем? (Почти всегда ответ «да».) Как убедить полицейских не звонить родителям, если тебя застукали на вечеринке? (Лить слезы, да побольше.) Это был мой способ заботиться о близких.

Эмми всегда мечтала сбежать из Мидоуларка. Родной город казался ей тесным, словно клетка. А я только в Мидоуларке могла дышать полной грудью. Я уезжала в колледж, путешествовала по Европе, но меня неизменно тянуло домой. Здесь была моя жизнь. Этот город выбрал для нас отец. Мне просто было здесь хорошо.

В Мидоуларке я блистала. Люди смотрели на меня с восхищением, и мне это нравилось. Тедди Андерсен, единственная и неповторимая, всегда на шаг впереди.

Так почему же теперь я чувствовала, что безнадежно отстала от жизни?

Я всегда любила Мидоуларк, но в последние месяцы меня охватывала необъяснимая злость. Казалось, город поддерживает и оберегает всех, кроме меня. У друзей жизнь била ключом – свадьбы, дети, новые дома и отношения. А я словно застыла в сторонке, испытывая какую-то детскую обиду на город, который вдруг перестал быть моим союзником.

День за днем маленькие детали напоминали о том, как все изменилось. Вот Эмми развесила фотографии в рамках – они с Бруксом в горах, в отпуске, на ранчо. А на снимках в моей комнате по-прежнему были мы вдвоем: я и Эмми.

От этого на душе становилось невыносимо тоскливо.

В горько-сладком коктейле под названием «жизнь» мне почему-то доставалась лишь горечь, а все вокруг наслаждались сладостью.

«Не плачь», – приказала я себе. Я не любила плакать. Не хотела смотреть на мир опухшими глазами.

Другим я часто советовала дать волю слезам, но себе такой роскоши позволить не могла. Разве что в исключительных случаях.

Момент был как раз подходящий – вокруг никого, только я, моя куртка и пластинка Боба Сигера. Его хриплый голос всегда помогал мне в минуты тоски и одиночества. Слезы хлынули сами собой. Не знаю, сколько времени я просидела, уткнувшись в швейный столик, перебирая бахрому на своей куртке. Услышав шаги, я выпрямилась, сделала глубокий вдох и натянула на лицо улыбку.

Пришел отец. Он опирался на трость, а значит, чувствовал себя неплохо для прогулки. Это меня немного успокоило. Его пальцы сжимали набалдашник, и на костяшках выделялись буквы: «ТЕО» – на одной руке, «ДОРА» – на другой. Эти татуировки отца я любила больше всех остальных.

Хэнк Андерсен всегда был крутым парнем. Его длинные волосы, когда-то угольно-черные, а теперь с проседью, были собраны в хвост. Футболка с группой Thin Lizzy, светлые джинсы и голубые носки с таксами завершали образ.

– Как ты, медвежонок? – спросил отец.

Он облокотился о дверной косяк, чтобы немного разгрузить правую ногу – ту самую, что доставляла больше всего хлопот. Долгие часы за барабанной установкой не прошли даром.

– Боб Сигер замолчал еще десять минут назад, – он кивнул в сторону проигрывателя.

Пластинка еще крутилась, а из колонок доносился мягкий потрескивающий шум.

Надо же, я и не заметила, как закончилась музыка. А ведь финальная песня альбома – Mary Lou – всегда была моей самой любимой.

– Все нормально, – ответила я, быстро поднялась, убрала иглу с пластинки и выключила проигрыватель. – Не самый простой день выдался.

– Похоже, далеко не первый такой день, – заметил отец.

Я пожала плечами.

– По шкале от одного до десяти? – спросил он.

Это была наша с ним фишка – оценивать сложности, боль, грусть и прочие неприятности.

Я задумалась на секунду:

– Наверное, шесть…

В глазах отца мелькнула тревога.

– …хотя, учитывая твои носки, скорее пять.

Он посмотрел на разноцветных такс на своих ногах и улыбнулся.

– А ты знала, что сегодня на «Ви-Эйч-Уан» крутят лучшие хиты восьмидесятых?

Я хмыкнула носом и улыбнулась в ответ:

– Тогда уже четыре.

– Давай пригласим Эмми? Можем заказать что-нибудь вкусное.

Я кивнула в знак согласия.

Папа сделал шаг вперед и осторожно смахнул слезу, застывшую в уголке моего глаза.

– Детка, мне так жаль, что у тебя был тяжелый день.

Я покачала головой:

– Теперь он уже не кажется таким ужасным! Я могу приготовить ужин.

– Не беспокойся. Сегодня мы не одни, придет Эгги. Так что я закажу доставку.

Эгги – мама моего друга Дасти и отличный плотник. В последние годы они с Хэнком заметно сблизились. Она помогала отцу по хозяйству, навещала по пятницам, приносила еду, если я задерживалась на работе. Я любила Эгги – веселую, заботливую, с невероятным чувством юмора.

И все же… Даже у моего шестидесятилетнего отца была своя жизнь, новые возможности и романтические перспективы. Даже ему я уже была не нужна. Еще один укол в сердце.

А мне так хотелось быть кому-то по-настоящему нужной.

– Хорошо, – ответила я. – Отличный план.

Папа пошел на кухню, а я схватила телефон и позвонила Эмми. Она ответила почти сразу.

– У меня сломалась швейная машинка, и теперь я не могу починить куртку с бахромой, – выпалила я на одном дыхании. Пусть Эмми во мне не нуждается, зато она мне сейчас очень нужна. – А по «Ви-Эйч-Уан» сегодня хиты восьмидесятых. Придешь к нам смотреть?

– Я бы с радостью, – ответила подруга, и внутри у меня все сжалось. – Но мы ждем маму Люка на ужин.

Я хотела сказать, что все нормально, что ужин наверняка пройдет замечательно, что мне не привыкать быть третьей лишней в компании папы и Эгги… но слова застряли в горле.

– Я наберу тебя позже? – мягко спросила Эмми