Последняя из рода Болейн - Карен Харпер

4 ноября 1514 года

Турнельский дворец^[6] в Париже

Мария горько рыдала — в первый раз за два года с тех самых пор, как скрылся за могучими дубами и толстыми стволами берез яркий фасад замка Гевер и растаяли вдали фигурки матушки и Симонетты, Джорджа и Энни. Она ни капельки не плакала даже тогда, когда господин ее отец оставил ее одну среди многолюдного двора эрцгерцогини Маргариты — двора блестящего, но жившего по суровым правилам. Не плакала, мучительно тоскуя по дому в бесконечно тянувшиеся первые месяцы; и тогда, когда эрцгерцогиня была вынуждена с глубокой грустью расстаться с ней по настоянию лорда-посланника Англии, тоже не плакала. Вторично отъезжая в спешке из Англии, на этот раз с миловидной принцессой Марией Тюдор, любимой сестрой самого короля Генриха, маленькая Мария Буллен не пролила ни слезинки. А что толку в глупых бессильных рыданиях, если никто их не услышит и они ничего не изменят?

Теперь ей исполнилось десять лет, и она искренне рада была служить такой красивой и доброй госпоже, как «роза Тюдоров», тем более что той также пришлось покинуть родной дом. Впрочем, принцесса Мария стала королевой Франции, ее брак был залогом мира между двумя могущественными государствами, а сама она являлась связующим звеном между своим братом, властелином Англии, и своим супругом — символом Франции.

Но сейчас Мария Буллен не выдержала и расплакалась, так горько и бурно, что едва не задохнулась. Король Людовик XII^[7], престарелый супруг Марии Тюдор, повелел немедля выслать из Франции всех английских фрейлин своей супруги.

Отец будет опечален, да и разгневан, но этого девочка не боялась: ее вины не было в том, что его грандиозные планы воспитать дочь при французском дворе, подле любимой сестры короля Генриха, пошли прахом. Нет, ей было до боли жаль саму la Reine Marie^[8] — ведь ее хрупкая и добросердечная госпожа окажется один на один с чужеземным двором, со своим престарелым больным супругом-королем и его коварным племянником Франциском, наследником престола, опасным из-за обуревающей его жажды побыстрее занять трон. Девочку пронизывала и острая жалость к себе. Как теперь распорядится ею отец? Мария боготворила мягкую и добрую французскую королеву и так же не хотела расставаться с ней, как некогда — с родной матерью.

Сидя на стуле с роскошной обивкой в личных покоях королевы, Мария Буллен (la petite Anglaise^[9], как называл ее сам король Людовик) была далеко не одинока в своих переживаниях. Рядом с ней шмыгали носом, всхлипывали и проливали слезы Элизабет Грей, Маргарет и Джейн Дорсет, рыжеволосая Роза Дакр. Даже леди Гилдфорд, которую смешливые фрейлины прозвали «наша матушка-заступница», то и дело вытирала опухшие от слез глаза, отдавая бестолково суетившимся француженкам короткие сердитые распоряжения о том, как укладывать вещи.

— Довольно, девушки! Вытрите глаза и соберитесь с духом, скоро вернется наша добрая королева. Не хотите же вы, чтобы расставание доставило ей еще больше горя, нежели она уже испытала! Ведь королева и без того умоляла позволить вам остаться — просила больше, чем дозволяют приличия, и дольше, чем допускает достоинство ее сана. — Она повернула седую голову к служанкам-француженкам. — Oui, oui^[10], все планшетки и обручи корсетов сложите вместе. Это не важно. Возможно и то, — на одном дыхании продолжила леди Гилдфорд, неожиданно вернувшись к разговору со своими подопечными-англичанками, — что Его величество заявит свой протест на подобные утеснения своему упрямому кузену королю Людовику.

Мария, как и старшие девушки, поднялась со стула и постаралась принять спокойный вид. Она отряхнула свои бархатные юбки бледно-лилового цвета, немного припудрила пылающие щеки рисовой пудрой, которая имелась в запасе у Джейн Дорсет. Пусть она была намного моложе остальных, просто девчонка по сравнению с ними, но Мария изо всех сил старалась подражать манерам и походке придворных дам. Даже мягко облегавшее ее фигурку бледно-лиловое верхнее платье, в прорезях которого виднелось другое, нежно-желтое, было сшито в подражание причудливой французской моде, перенять которую отчаянно стремились все английские фрейлины королевы. Тесный внутренний рукав желтого атласа был украшен густой вышивкой и в нескольких местах разрезан, открывая взору кружева тонкой рубашки, которая слегка показывалась из овального выреза платья, а легкие бархатные туфельки и откинутые верхние рукава были того же цвета, что и верхнее платье. Само собой разумеется, Мария готова сделать куда больше, чем просто подражать моде, — лишь бы угодить красивой и печальной королеве.

Предшествующая отъезду суета вдруг стихла. Распахнулись белые с золотом двери, и вошла королева, шелестя огромными юбками из розового шелка, украшенными пеной кружев — работой знаменитых мастериц Шантильи^[11]. Пятифутовой длины шлейф согревал королеву и добавлял платью изысканности, тонкую талию перехватывал поясок, украшенный мехом горностая и самоцветами. Шапочка с острыми углами также была отделана горностаем, а розовые туфли с закругленными носками усажены аметистами и изумрудами.

«Какой спокойной она всегда выглядит, какой ослепительно красивой», — подумала оробевшая вдруг Мария. Ах, если бы когда-нибудь она и сама стала похожей на королеву, столь же обожаемой своими дамами и своими близкими! Как сиял августейший брат Марии Тюдор король Генрих VIII Английский, крепко обнимая ее на прощание, целуя в щеку и произнося ласковые слова напутствия: