Интриги Марии. Книги 1-2 - Жюльетта Бенцони

адресованными в Париж. Марии не составило никакого труда получить согласие постоянного посла в Лондоне, графа Ла Венер де Тийера, на отъезд Перана вместе с посольскими гонцами под предлогом того, что ей нужно срочно привезти убор, оставшийся на улице Сен-Тома-дю-Лувр.

Тем временем над Лондоном внезапно нависла жара, в бедных кварталах быстро распространялась чума. Мария перепугалась, когда однажды утром обнаружили вздувшийся труп одного из конюхов Датского дома. Она немедленно решила покинуть замок, и ее супруг, напуганный ничуть не меньше, охотно с этим согласился.

— Поедем в Ричмонд, там мы как дома, — предложил он. — Мы будем вне опасности, и вы сможете вздохнуть свободнее.

— В этом мрачном сооружении?

— Мрачный! Этот замок, окруженный полным дичи парком! — возмутился Клод.

— Как будто я в состоянии охотиться! И вам прекрасно известно, что я не люблю средневековье! В Ричмонд я не поеду!

Замок, построенный в XV веке, действительно был довольно мрачным. Здесь свято хранили память о Генрихе VII и особенно о Великой Елизавете — они оба скончались в этом замке. Последняя к тому же в юности была здесь узницей, так же как и Мария Тюдор, ее сводная сестра и предшественница на троне. В этом не было ничего занимательного, но предлог показался достаточным Марии, у которой было совсем другое на уме. Ее супруг между тем не унимался:

— Но раз вы не желаете больше оставаться здесь, скажите на милость, куда вы намерены отправиться?

— Конечно же, к нашему дорогому другу Холланду! В Чизвик, — ответила герцогиня, кашлянув, чтобы прочистить горло. — Он уже давно предлагает нам свой очаровательный дом на берегу реки, уверяя, что ему самому хватит и пары комнат. Сад просто чудесен, а какой воздух…

— Не для меня! Мне очень нравится это ваше «предлагает нам», но не нужно делать из меня совсем уж дурака. Он приглашает вас. Не меня! И мне кажется, рожать в доме Холланда — сущая глупость. И так повсюду шепчутся, что ребенок от него.

— Ах вот как! Неужели?

— Да. И скоро об этом станут кричать на всех углах.

— Какая нелепость! Вам не следовало бы повторять подобные глупости! О, мне прекрасно известны придворные сплетни. Ведь говорят также, что я любовница Бекингэма, в то время как благодаря нашим с ним прекрасным отношениям мы единственные французы, на которых не глядят искоса в Уайт-Холле или Хэмптон-Корте.

— Я и сам в отличных отношениях с королем! — выпятив грудь, заявил Шеврез.

— Но все было бы совсем не так, если бы не эта моя нежная дружба со Стини.

— Тогда вы должны сделать так, чтобы он перестал мучить бедную Генриетту-Марию! Да, и, кстати, о Генри Холланде! Ваши отношения с ним такие же дипломатические?

— Возможно, в большей степени, нежели ваши с леди Карлайл! Вспомните, мой друг, что он был главным устроителем этого брака, принесшего вам столько славы! Именно он писал королю Карлу, расхваливая прелести и достоинства нашей принцессы, и одновременно вел с нею беседы, способные пробудить в ней любовь к будущему супругу.

— Конечно, конечно! Но при чем тут леди Карлайл? Мария широко распахнула глаза с невинным видом:

— А разве вы с ней не лучшие друзья? Во всяком случае, так говорит молва, и, хотя меня это не задевает, я не могу не беспокоиться. Известно ли вам, что она готова на все, лишь бы навредить Бекингэму и нашей королеве Анне?

— Она? О, это невероятно!

— Отчего же? Она была любовницей герцога, чье сердце теперь целиком принадлежит Франции, и ей это известно. Да она не будет женщиной, если не попытается отомстить! Остерегайтесь этого! Клод, — добавила она, обнимая мужа за шею, — благодаря вашим заслугам мы сегодня привлекаем внимание двора, не привыкшего блистать в силу своего благоразумия и своей сдержанности. Наш союз не должен пострадать от этого, ибо мы не такие, как они! Вместе мы сможем всего добиться, на все дерзнуть, быть может! Важно лишь одно: сохранить расположение, которое питает к нам король Карл! Держитесь и впредь как можно ближе к нему и дайте мне произвести на свет нашего ребенка!

— В доме Генри Холланда?

— Мне нужен воздух, поэтому Ричмонд мне не подходит. Бог мой, Клод, — продолжила она, отходя на несколько шагов, чтобы он мог лучше видеть ее округлившееся тело сквозь пеньюар из тончайшего батиста, лент и кружев, — вы действительно думаете, что моя добродетель подвергается какой бы то ни было опасности в моем нынешнем положении?

Масса непослушных волос, рассыпанных по плечам, делала ее такой красивой, что Клод с легкой улыбкой пожал плечами:

— Вы просто восхитительны! Только вспоминайте иногда, что вы моя жена!

И он вышел, не прибавив ни слова.

Если бы спросили мнение Элен дю Латц, она, без сомнения, ответила бы, что сто раз предпочтет Ричмонд и даже Датский дом, пораженный чумой, переезду вместе с герцогиней к ее любовнику. После приезда в Англию ее роль рядом с Марией все больше походила на роль служанки, а не камеристки. При дворе, любящем пышность и умеренно порочном, нравы и обычаи были проще, и дамы, разумеется, за исключением королевы, обходились без девушек-спутниц: они выезжали в свет одни, как мужчины, или вместе с мужчинами, порой имитируя их образ жизни, они так же охотились, играли и пили. В резиденции Шеврезов Элен проводила более светлую часть дня за вышиванием у окна или в саду, готовя приданое будущему ребенку, занимаясь туалетами Марии (герцогине иногда случалось менять их по четыре раза на дню!) или ее украшениями. Если ей доводилось встречать лорда Холланда в доме, он вел себя так, будто они не были знакомы, чаще всего ограничиваясь кратким приветствием, на которое она не отвечала, парализованная странной робостью, обусловленной возрастающей любовью, которую он вызывал в ней, а также тем, что он обладал способностью поражать ее воображение. Всегда в темной одежде, чаще в черной или серой, он выделялся среди пэров, блиставших украшениями из самоцветов и кружев на костюмах из атласа и парчи ярких расцветок, так же как его надменный вид и холодный взгляд подчеркивали дистанцию между ним и самыми беспокойными представителями золотой молодежи, за исключением одного лишь Бекингэма. Он искусно обращался с оружием, в точности выполнял свой религиозный долг, и хотя многие (мужчины и женщины!) удивлялись его явной связи с прекрасной французской герцогиней, никто не смел потребовать у него объяснений. Даже Мария ощущала это влияние, не сознавая, что оно порабощает ее, ибо была уверена, что возлюбленный привязан к ней узами бурной страсти. Он не говорил, что любит ее, но повторял,