Нарциссы для Анны - Звева Казати Модиньяни

Он начинал издалека, с экономического положения страны, и вел разговор в общих словах. В сущности, этот разговор между Чезаре и графом Ринальдо Казати стоил не больше, чем толки в кафе и остериях; это был обычный для того времени разговор.

— Мы воевали и победили. А теперь, — продолжал граф, — бунтари роют землю у нас под ногами, рабочие миллионами записываются в профсоюзы, а их лидеры организуют забастовки, рядом с которыми волнения 1901–1902 годов — это ничто.

Положение ухудшалось с каждым днем: стачки парализовали промышленность. Бастовали железнодорожники, крестьяне, почтово-телеграфные служащие, но Чезаре Больдрани пришел к старику не за тем, чтобы обсуждать ситуацию в стране. Речь шла об уступке земель за корсо Буэнос-Айрес, и Чезаре отдавал себе отчет, что положение в стране не зависело от него.

— Я ни на чьей стороне, — сказал он, — и вы это прекрасно знаете. — Он спокойно курил свою «Македонию», ожидая, когда старик перейдет ближе к делу.

— Занимают фабрики теперь, когда у социалистов сто пятьдесят шесть депутатов в парламенте. — Старик напирал на него, словно именно он организовал эти забастовки.

— Дороговизна, — сказал он, — вот проклятие. Бывшие солдаты самовольно занимают земли в Лацио и по всему югу, но почему? Потому, что цены им недоступны.

— Потому что нет государства! — воскликнул старик, хлопнув кулаком по столу. — Не хватает твердой власти, отсюда полная анархия и моральное разложение.

— Многие голодают, — бросил Чезаре.

— Еще бы, если они бастуют, чтобы показать свою солидарность с Советской Россией! — волновался старик. — А тем временем социалисты, — продолжал он доверительным тоном, — обещают неминуемую революцию.

— Социалисты обещают также демократическую политику реформ, — вставил Чезаре, — но пока что не видно ни баррикад, ни серьезных предложений к сотрудничеству.

— Мы в руках красных: пораженцев и бунтарей. Только Д'Аннунцио[7], взяв Фиуме, показал образец мужества и стойкости.

— А социалист-диссидент Бенито Муссолини, который руководит газетой «Пополо д'Италия», основал фашистское движение.

— Не будем смешивать поэта-солдата с этой шайкой авантюристов, — уточнил старый Казати. — Эмоциями не делается политика, не делается экономика, не делается история. Фашисты имеют всего четыре тысячи голосов в Милане. Настоящая опасность — это бунтари. Наше спасение — это железный кулак. Только сильная власть может навести порядок в стране.

— Граф Казати, — вежливо прервал его Чезаре, — я не считаю себя достаточно компетентным, чтобы решать вопрос о власти в стране. У нас с вами, кажется, есть более близкая нам проблема: проблема земель на бульваре Абруцци за корсо Буэнос-Айрес.

— Я бы перевешал всех красных, — делая решительный жест рукой, не унимался старик.

— Это старый метод, но он никогда не решал проблем.

— Ты меня принимаешь за злодея?

— Древний историк назвал Юлия Цезаря мягким в своей мести. Тот велел задушить захваченных в плен варваров, прежде чем распять их на кресте. И действительно, если бы он велел пригвоздить их к кресту живьем, он был бы жестоким. Требовать же смертного приговора тем, кто это заслужил, — не злодейство.

— Ты хитер, как лиса, и увертлив, как заяц, — ухмыльнулся Казати одобрительно. — С тобой приходится держать ухо востро. Никогда не знаешь, что у тебя в голове. Ты неплохо воспользовался теми сведениями, которые от меня узнал, не так ли, мошенник ты этакий?

— Я просто заключил хорошую сделку, — холодно ответил тот.

— Ну хорошо, поговорим, — бросил наконец граф Казати карты на стол. Он насупил густые брови и нервно поискал свой кожаный портсигар с виргинскими сигарами, который дважды выскальзывал у него из рук, прежде чем он закурил. — Но только ты сам веди игру: сколько ты хочешь.

Чезаре закинул ногу на ногу, принял задумчивый вид и под внимательным взглядом старика, который пытался угадать его мысли, как карты в покере, провел указательным пальцем по носу, потер себе лоб и вдруг улыбнулся неожиданно искренне.

— Я бы уступил их вам за десять тысяч лир. За ту же цену, которую сам заплатил. И ни одной лирой больше.

Старик вскочил на ноги, уперся руками в стол и навис над ним, точно скала.

— Но тогда, — загремел он, — какого черта ты затеял всю эту катавасию?

— Меня выставили за дверь, и я обиделся. Иначе я бы ни за что не воспользовался вашим доверием.

Старый граф поглядел на него с уважением, почти ласково.

— Скажи правду, ты хотел проучить моего сына? Ты хотел преподать урок Бенедетто?

— Только в одном случае человек имеет право преподать урок другому человеку: когда его оскорбил более сильный.

— Бенедетто был сильнее, и он тебя оскорбил.

— У меня другое мнение по этому вопросу, — невозмутимо отпарировал Чезаре. — Возвысив на меня голос, Бенедетто Казати показал себя более слабым человеком.

Старик опять не понимал его.

— Значит, ты хочешь лишь вернуть деньги, которые потратил?

— Ни лирой больше, ни лирой меньше, — подтвердил Чезаре.

— Тут есть ловушка? — осторожно спросил старик.

— Естественно, — улыбаясь, ответил Чезаре. — Если бы тут не было скрытого интереса, что это была бы за сделка?

Открытая и уверенная игра этого парня импонировала старику: ему было приятно вернуться на твердую почву переговоров, где противники равно уважают друг друга.

— Так что ты хочешь в таком случае?

— Банковский кредит.

Это было неслыханно и ни на что не похоже.

— Банковский кредит? — Старик ждал просьб об участии в деле, о крупной сумме, о каком-то отступном, но только не о займе.

— Банковский кредит в сто тысяч лир, — уточнил юноша, не изменившись в лице.

— А если я его тебе не дам?

— Мне придется отказаться от своей мечты, а вы откажетесь от своей фабрики. — Логика железная, что называется, ни убавить ни прибавить.

— На сто тысяч лир можно купить весь Милан, — заметил Казати, явно преувеличивая.

— Весь не весь, но значительный кусок можно, — уточнил спокойно Чезаре.

— А какие гарантии ты мне дашь, парень? — Граф не хотел уступать сразу, даже если у него и не было альтернативы.

— Мое расположение к вам и мое слово. — Больдрани уверенно отвечал ударом на удар.