Телепортация - Марк Арен

Куда?

Ах, это был вопрос вопросов. Его мнение о том, что здешний мир – одно из многоликих отражений ада, не уходило и тлело угольками на донышке души. И жгло. И может статься, что впереди ему уготовано… Впрочем, об этом даже думать не хотелось. Не в малодушии речь, просто не хотелось, и все. Глухая стена нежелания.

Значит, просто возвращение – и точка.

Свой маршрут он выстроил так, чтобы перед Арбатом заглянуть еще в одно место.

Боясь признаться себе в том, что снова загадал, он все же сделал это, решив пред тем, как направиться в дом на Арбате, зайти в церковь. Благо почти по пути была та, которую он знал. Та, в которой он венчался с Натали.

Самоотверженно нырнул в гулкое жерло метро, позволив механической гусенице затащить себя в глотку тоннеля. Держась за липкий поручень, он то и дело ловил на себе безразлично враждебные взгляды попутчиков: чего, мол, такой франт сюда сунулся? И только на самом дне их одинаково бесцветных глаз мутным осадком плескалось удивление.

Самое странное, что его уже не особенно выводило из себя такое отношение. Бог его знает. Это чем-то напоминало бубнящую музыку в гипермаркете. Первое время режет слух, а потом притерпевается как-то. Все как-то привыкают и приспосабливаются. И ничего. Лишь в душе остается некомфортное мелкое ощущение, как от прикосновения к блестящим и все-таки захватанным до липкости поручням.

И вот перед ним открытая дверь, плиткой вымощенная дорожка, а дальше – вздымающаяся громада Храма, вонзающего в переменчивое небо свои злотые купола. Он подошел к чугунной, кованой калитке и замер, не решаясь ступить в церковный дворик.

Зачем это он… Зачем он сюда пришел? Испросить чего?!

Не ему просить благословление. Ох, не ему. И не в том деле, за которым он пришел. Ох, все неправильно, все не так…

Не покаяться он пришел, а получить своего рода кредит на то, чтобы вышло так, как ему хочется. Не просьба это, а торг, только ему нечего предложить. Совсем. Это как прийти на поклон к богатому дядюшке с просьбой пособить материально, «ибо в данный момент финансовых трудностей… В общем, и сумма не настоль велика, чтобы…» И знать, что долг можешь не вернуть. Лишь надежда на его благодушие и состоятельность. И знать, что дядюшка тоже это знает.

Он уже отступил на шаг и видел себя словно со стороны, уходящим по бульвару, но жилкой в виске билась мысль, каковую он никак не мог распознать. Не то из-за уличного шума, не то из-за какой-то внутренней глухоты и оцепенения, охватившего его.

Господи, да что же это он? Отчего он мерит духовное материальным?! Разве в Храм идут на торг, каким бы он ни был? Разве доброе слово или светлую мысль можно измерить суммой? Разве жертвуют в Храме в мещанском расчете, что Бог отныне чем-то будет обязан?

Нет, нет и еще раз нет!

Главное понять, с чем ты идешь к Богу. С просьбой? Может быть, так, но никак не за соглашением, негоцией – назови как угодно. Невозможно сказать Богу: давай, я сделаю это, а ты мне за этот поступок воздашь тем-то и тем-то… И еще вот этим. А в этом, премного благодарен, я не нуждаюсь. В этом-то и отличие Храма от гипермаркета.

Волнение никуда не ушло, и ноги отчего-то не особо слушались, пока он поднимался по ступеням, крестился и тянул на себя тяжеленную дверь…

Он прошел по светлому, совершенно незнакомому гулкому коридору и ступил в забытые уже запахи воска и ладана. Немноголюдно было в церкви, все больше женщины, укрыв волосы платком, стояли у стен с иконами.

Да, и здесь произошли большие перемены за шесть последних лет… Вновь он лицезрел тот эффект «смещенности», когда кажется, что мир чуть-чуть повернулся вокруг своей оси – все, вроде, такое и в то же время нет. Привычные контуры, но внутри все новое, незнакомое, а иногда и чужое.

Стоя пред ликом икон, он думал: о чем же ему просить благословления? Хотя бы и просто так. Чего он хочет, в чем нуждается?.. Стоял и слушал тишину внутри себя, глядя, как поворачивается мир. Он вращался вокруг своей оси, проходившей где-то внутри и сквозь него, через неведомые или забытые, или не известные доселе части души. И эта ось-струна звенела, напряженная до предела под тяжестью пустоты.

И был полумрак, разбавленный неверным светом из высоких окон. Где-то вверху клубилось нарисованное небо, оттуда взирали апостолы – без упрека, но и без радости. И пахло сладко-таинственно, как пахло в давно забытом, ушедшем и похороненном, казалось, детстве, со всеми его горестями и обидами, мечтами и едким чувством ревности, пыльной пустотой собственного бессилия. Перед обстоятельствами, перед собственным незнанием. Перед взрослыми, чужими и близкими. Да, близкими. Особенно больно ведь ранят те, кто ближе и роднее. Именно от них не достает тепла и ласкового слова: торопливый поцелуй мимо, куда попадут губы, рассеянно перекрестит, ступай…

Все оттуда, из поры детской и отроческой. Ма…

И сжал горло комок, глаза защипало и замглило, комок стал камнем, больно царапая горло, потом тяжело и нехотя скатился назад, бухнул в глубину, и тяжелое нервное эхо стрельнуло в сердце.

Было горько и пусто. Будто он проводил славного старинного приятеля в дальний путь, сулящий и радости и горести, а сам остался. Глотая пыль, поднятую машиной, что вот-вот превратится в неразличимую точку, стоял, не в силах сдвинуться, зная, что завтра не наступит. И он бессильно застрял в сегодня, которое постепенно скатывается во вчера.

И так будет всегда.

Всегда. Всегда?..

«Господи, – взмолился он, – вразуми мя грешного… Прости и дай немного мудрости своей. Все, что нужно сделать мне самому, я сделаю, укрепи меня на этом пути и дай пройти его. Помоги мне в том, что самому мне не под силу. И прости меня.

Прости».

Слова эти были рождены не мозгом, не сердцем. Они вылетели откуда-то из самой середины, он чувствовал, как они выходят и рождаются, уловимые не слухом, но чувством.

Слова выпорхнули из него и потянулись вверх, и он поднял за ними глаза.

И в этот самый миг тонкий солнечный луч, прорвавшись через редуты непогоды, прошел насквозь арочное стекло, там, вверху, где раньше были хоры, и напоил светом сотканный из восково-ладанного запаха полумрак-полусвет Храма.

Никто не заметил Чуда.

Только согбенная годами старушка прошаркала мимо,