Территория сердца - Весела Костадинова

Но между ними была разительная разница. Александр, несмотря на всю свою боль, нашёл в себе силы жить дальше, брать на себя ответственность и продолжать бороться за своё место в мире. Мой же отец… он сдался. Ушёл в тень, оставив меня одну, заставив меня выживать в мире, который мне казался чужим и неприветливым.

Каждый раз, когда я смотрела на Александра, я видела человека, который сделал выбор — жить, несмотря на всю тяжесть утрат. И каждый раз это вызывало у меня странную смесь восхищения и горечи. Восхищения, потому что он был воплощением того, к чему я стремилась — силы и решимости. Горечи, потому что это напоминало мне о том, чего у меня никогда не было и, скорее всего, уже не будет.

С приближением новогодних праздников чувство одиночества становилось почти невыносимым. Глядя на сверкающую Москву, я ловила себя на мысли, что это ощущение яркого, почти сказочного торжества было для меня чужим. Город утопал в праздничных огнях, витрины магазинов манили красочными гирляндами и игрушками, на улицах витал запах корицы, глинтвейна и выпечки. Но чем больше вокруг царила атмосфера радости и ожидания чуда, тем сильнее я чувствовала себя в стороне от этого всего.

Коллеги обсуждали планы на праздники — кто уезжал за границу, кто собирался встретить Новый год в загородных домах, а кто просто ждал теплого вечера в кругу семьи. Алла, как всегда, сохраняла свою непроницаемую уверенность, но даже она, казалось, была окутана легким чувством праздника. Влад, естественно, был вовлечён в городские традиции, хотя сам он не показывал особого энтузиазма по поводу праздников, предпочитая шутить, что проведёт Новый год в своей, точнее моей, «кошачьей норе».

А я? Моя «семья» — это холодные звонки сиделке, быстрые переводы денег и редкие фотографии отца, погруженного в свой параллельный мир. Мои друзья давно разъехались по разным городам, а с соседями я не завела близких отношений. И всё напоминало мне, что я в этом городе — чужая. Работа спасала, отвлекала, заставляла двигаться дальше, но чем ближе был праздник, тем больше ощущалось, что вокруг всех объединяет что-то важное, что-то, чего мне не хватало последние годы.

На обед я вышла в свое любимое кафе, стараясь насладиться хотя бы небольшим перерывом от бесконечной череды дел и обязанностей. Взяв привычный кофе с корицей и пирожное, я устроилась за столиком у окна и, как обычно, открыла на телефоне книгу. Но, несмотря на теплую атмосферу кафе, запах мандаринов и приглушенные звуки рождественской музыки, мне никак не удавалось по-настоящему погрузиться в чтение.

Каждая строка книги казалась вымученной, потому что в голове постоянно роились мысли о работе. Я размышляла о том, как лучше организовать дела на следующей неделе, чтобы перед праздниками всё было готово. В голове уже мелькали списки дел — предновогодние отчёты, совещания, которые ещё нужно провести, согласования, и, конечно, поручения Александра Юрьевича, которые, как всегда, требовали точности и внимания. К тому же сегодня предстояло еще раз прослушать утренние переговоры, записанные на диктофон, и тезисно набросать поручения.

Понимая, что отдохнуть не получится, я расплатилась и вышла на улицу, сжимая в руках чашку с кофе.

Как ни странно, в приемной никого не было: ни Елены, которая в последние дни выглядела бледной, но спокойной, ни Аллы. Я нахмурилась, по негласному правилу, которому подчинялись все, мы никогда не оставляли приемную без присмотра. Никогда.

Мне стало не по себе, но я спокойно прошла к своему месту и села за компьютер, возвращаясь к работе. Нужно было включить диктофон и прослушать поручения Болотова, чтоб внести их в таблицу. Совещание было рабочим и важным, касалось тендеров Лукойла, поэтому сделать все нужно было максимально быстро и точно. Машинально провела рукой по ящику стола, где оставила наушники с плеером и…… похолодела: наушники лежали на месте, а маленького, золотистого плеера не было.

Моё сердце сжалось от тревоги. Плеер всегда лежал на одном и том же месте, и исчезнуть просто так он не мог. Я инстинктивно осмотрела весь стол, еще раз проверила ящики, но никаких следов не было. Паники не было, но я чувствовала, что меня начинает потряхивать от злости.

Алла предупреждала меня не оставлять диктофон и даже на ночь запирать его на ключ в маленьком сейфе. Но я и подумать не могла, что кому-то в голову придет рыться у меня на столе.

Постепенно приходило осознание того, что происходит что-то очень плохое, а внутри нарастала волна холодного злорадства.

Телефонный звонок от Болотова прорезал тишину приемной. Вздохнув пару раз, я взяла трубку.

— Лучезара, — ого, кто-то явно в гневе, — зайди.

Моё сердце сжалось ещё сильнее. Этот звонок и резкий тон подтвердили, что ситуация выходит из-под контроля. Я глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Это не было похоже на случайную потерю или забывчивость. Исчезновение плеера вкупе с настроением Александра Юрьевича не сулило ничего хорошего.

Я поднялась со стула, чувствуя, что внутри поднимается бешенство.

Собрав волю в кулак, я постучала в дверь его кабинета и вошла. Александр сидел за столом, его лицо было жестким, взгляд — острым, как нож. Он молча поднял голову, когда я зашла, и в тишине провел глазами по мне, будто оценивая. Помимо меня в кабинете были и бледный Влад, и злющая Алла и… торжествующая Елена.

— Присаживайся, — его голос был холодным, почти ледяным.

Я села, ощущая напряжение, растущее с каждой секундой.

— Где диктофон с утреннего совещания? — спросил он, не тратя времени на предисловия.

— Этот тот самый, золотистый, который мне выдала Алла Викторовна? — я прищурила глаза.

Александр на мгновение задержал на мне взгляд, а затем медленно кивнул. Его глаза сверкали холодом, а тишина, повисшая в кабинете, казалась почти осязаемой.

— Да, тот самый. Где он? — спросил он снова, его голос звучал так, будто он уже готовился услышать неприятный ответ.

— Тот самый, с которого я глаз не должна была спускать? — снова уточнила я, чувствуя как сердце бьется в груди.

— Лучезара! — голос Александра прозвучал почти угрожающе. — На нем было совещание по тендерам — информация, являющаяся коммерческой тайной, если ты понимаешь, о чем я! Где, мать его, диктофон?

Я смотрела в лицо Елены и