Вернуть жену любой ценой - Анна Гранина

знакомый запах его детского шампуня и чего-то очень моего. Вот он – мой сын. Мой дом. Моя безусловная любовь. Я целую его в макушку и веду в спальню.

Укладываю механически. Читаю сказку про медвежонка, а сама краем глаза смотрю на дверь. Жду, что Мирон позовет, что попросит помощи. Но он не зовет.

Когда Пашка засыпает, выхожу из комнаты, в дверях в гостиную сталкиваюсь с Мироном. Он выглядит уставшим, но на удивление спокойным.

– Уложила? – спрашивает и кивает на комнату Пашки.

– Да.

– Вера тоже спит, – облегченно выдыхает. – Не знаю, надолго ли…

Как будто он тоже боится. Боится того, что ему придется справляться с этим всем одному.

Смотрит на меня. Чего-то ждет.

– Я спать.

Киваю ему и иду в нашу спальню. Медленно, как на казнь. Делю эту комнату с человеком, которому не доверяю и все еще жду подвоха.

Готовлюсь ко сну, надеваю пижаму.

Когда Мирон заходит, ставит на тумбочку радионяню – маленькое белое чудовище, которое связывает нас с детской. Спальня тут же наполняется его тихим, постоянным шипением, словно шепчущим упреком.

– Ада, нам надо решить вопрос с няней. Берем ее или будем справляться сами?

– Сам решай. Ты завел ребенка, ты за ним смотри.

Мирон кивает. Он идет к шкафу, переодевается, и я чувствую, как его присутствие заполняет комнату.

– Я один не справлюсь.

– Тогда нанимай.

– Я еще попросил нашу старую домработницу помогать на кухне. Прости, что без твоего согласия это сделал. Но она так хотела помочь тебе и с ребенком. .

Я киваю. Это решение, которое принимает Мирон. Оно логично. Оно правильно. И оно подчеркивает: он главный в этом доме. Он решает.

К тому же это проверенный человек, которого мы знаем. Тоже важно.

– Кого бы ты не выбрал, как можно доверить чужому человеку ребенка? Пашку я не доверю.

– Вера такая же твоя, как и Пашка.

– Вера не моя.

Расстилаю кровать и ложусь на свою половину.

Впервые я произношу ее имя вслух, и оно обжигает губы, как кислота. Вера. Как в то, что у меня почти не осталось.

Мирон вздыхает.

– Мне тяжело одному, Ада. И мне нужна твоя помощь. Я не знаю, как выбирать няню, я никогда этим не занимался. Я могу… нанять агентство, которое проверит всех до седьмого колена. У меня есть контакты надежного бюро.

Я смотрю на него, и внезапно ощущаю прокол в своей ледяной стене. Это он. Он растерян. Он тоже не знает, что делать. Он тоже впервые в такой ситуации. И он смотрит на меня с этой невыносимой, упрямой надеждой, что я вернусь и возьму все в свои руки.

– Я сделаю все, ты можешь хотя бы помочь с их выбором?

– Ладно.

– Спасибо.

Он ложится в кровать, выключает свет, и комната погружается в полумрак. Слышно только его дыхание и шипение радионяни.

Я закрываю глаза, но перед внутренним взором стоит это крохотное, сморщенное личико. Я пока что не могу принять ее как свою, не могу почувствовать то, что должна чувствовать мать.

Мне кажется, если я прикоснусь к ней, я оскверню ее, потому что внутри меня – сплошная боль и непринятие. Но она здесь. Она – Вера. Наша Вера. И она нуждается в матери.

А когда тут будет чужая женщина. Она ее будет воспринимать мамой. К ней будет привыкать, как к маме.

И пусть. Мне все равно.

Я поворачиваюсь к Мирону спиной, но знаю, что он не спит. Мы лежим в одной кровати, разделенные пропастью, а между нами – маленький белый прибор, который дышит за нас, напоминая о нашей новой, общей жизни.

Мне нужно время. Мне нужно решить: бежать от этой боли или остаться и попытаться полюбить.

А ночью я просыпаюсь от тихого хныканья. Оно еле слышное. А потом чувствую слышу как поднимается Мирон и выходит из комнаты, оставляя радионяню тут.

Глава 59

Ада

Я лежу с закрытыми глазами, но сон никак не идет.

Мирон спит рядом, а я вслушиваюсь в фоновое шипение радионяни, стоящей на тумбочке.

Может, надо было ее кроватку поставить в нашей комнате? А вдруг мы не услышим плач? А вдруг ребенок подавиться? А вдруг… Да миллион а вдруг может быть.

Мне вроде как все равно на этого ребенка, а вроде бы и нет.

Замираю, когда слышу тихое хныканье. Она проснулась. Кому-то надо подойти.

Или он думает, что я должна? Ничего я ему не должна. Я не просила этого ребенка. Не так…

Когда хныканье усиливается, Мирон дергается во сне и тут же садится на кровати. Матрас чуть проминается, он вздыхает, просыпаясь, поправляет на мне одеяло, поднимается и выходит из комнаты.

Оставляя только специально, то не подумав радионяня, как мостом между моей тревогой и виной.

Сквозь шипение начинает пробиваться плач. Сначала он тихий, словно писк, но быстро усиливается. Я не вижу, что происходит, но слышу, как плач Веры становится надрывным, требующим, а потом прерывается на всхлипы.

Мирон что-то говорит ей, видимо, пытается что-то сделать, укачать. Я слышу сбивчивое, паникующее бормотание и не прекращающиеся шаги. Это отец, который не справляется.

Она хочет есть, а может надо сменить памперс.

Ну что толку ее качать!

Я пытаюсь заставить себя лежать, закрыть глаза и дать ему справляться со всем одному. Он хотел ребенка, он получил.

Но этот плач.

Материнское сердце, которое я так усердно пыталась заморозить, вдруг заходится, словно загнанная птица в груди.

Это не просто крик. Это призыв. Зов о помощи, который проникает сквозь радионяню прямо в мою душу. Она как будто зовет меня.

Сбрасываю одеяло и босиком иду туда. На этот звук беспомощности и отчаяния.

В комнате горит ночник. Дверь в детскую приоткрыта. Я заглядываю внутрь.

Мирон ходит из угла в угол, неуклюже покачивая конверт с Верой. На нем мятая футболка, волосы взъерошены. Он совсем не тот уверенный, все контролирующий Мирон. Сейчас уставший, испуганный отец.

– Дай мне, – захожу в комнату, получается твердо, как приказ, хотя мне просто жалко ребенка.

Мирон поднимает глаза, в них чистая, неразбавленная паника и растерянность.

– Ада? – шепчет, и в этом столько надежды и безнадежности одновременно.

Я протягиваю руки, а Мирон не спорит, не спрашивает.