Маленькая ручка - Женевьева Дорманн

Дойдя до места, показавшегося ему подходящим, он спускает парус и бросает якорь, дергает цепь, чтобы проверить, крепко ли привязана лодка. Его жесты точны и правильны. Лодка застывает и приходит в равновесие, удерживаемая привязью. Она слегка покачивается от зыби. И Сильвэн делает большой глоток водки: «За здоровье зыби!» Затем садится в рубке, выуживает со дна мешка один из маленьких свертков, в хорошо перевязанной клеенке. Он знает, что там: уже раскрывал этим летом. Он разворачивает сверток на коленях, достает из рыжей кожаной кобуры револьвер из серого металла с коричневой деревянной рукояткой, к которой веревочкой привязана бумажка, надписанная чернилами Огюстом: «Револьвер морского пехотинца, образец 1873 г. Шестизарядный. Патроны: калибр 8 мм. Память о капитане Ришу. Салоники, 1917 г.»

Еще водки, на этот раз: «За здоровье салоникийских храбрецов!» — кричит Сильвэн, начинающий уже пьянеть. Револьвер завернут в тонкую ткань, пропитанную маслом. Сильвэн кладет его на крышку люка, достает из кармана блузы платок и начинает тщательно чистить дуло, барабан и затвор. Он вдруг вспоминает о Каро, смеявшейся над ним, когда он доставал из кармана настоящий платок, упорно предпочитая его салфеткам. Она в конце концов отказалась от мысли его перевоспитать, но однажды спросила, почему он не пользуется кремнями, закуривая. И чуть не убедила, объяснив ему, что класть обратно в карман сопливый платок так же омерзительно, как хранить там туалетную бумагу, которой только что подтерся. «Ну ты иногда даешь!» — сказал он вслух.

Может быть, это водка подействовала, но воспоминание о Каролине больше не причиняет ему боли. Более того: ему кажется, что она рядом с ним, он чувствует на себе ее нежный взгляд. И он улыбается ей, косо — из-за пластыря на губе, натягивающего кожу.

Он хватает бутылку, полную от силы на треть, потрясает ею, кричит: «За здоровье моей Госпожи!» и, выпрямившись, вытянув левую руку вдоль тела, подносит бутылку ко рту, как горн, и делает большой глоток. Крепкий напиток кружит ему голову и вызывает чувство спешки: надо торопиться, пока, в усмерть пьяный, не скатился на дно лодки.

Он развязывает другой сверток из мешка, разрывает бумагу, обертывающую металлическую коробку, достает шесть патронов и старательно загоняет их в барабан. Он готов. Из предосторожности, чтобы убедиться, что револьвер еще действует, после семидесятичетырехлетней спячки, он стреляет в воздух, и шум выстрела долго еще разносится эхом над морем.

Тогда он усаживается на планшир, сохраняя равновесие, свесив ноги вниз, держась одной рукой за перлинь. Зажимает револьвер между стиснутыми бедрами, хватает бутылку с водкой и осушает ее большими глотками. Водка вытекает изо рта и жжет разбитую губу. Затем бросает пустую бутылку в море. От этого движения его очки с немного разносившимися дужками тоже падают в воду. Он смотрит, как они погружаются в море, затем свободной рукой посылает им привет через плечо: их потеря не имеет теперь абсолютно никакого значения. Наконец он вставляет дуло револьвера себе в рот — глубоко, концом кверху, как положено, — нажимает на гашетку и падает, наконец-то, в морской покой.

Сильвэн Шевире никогда не узнает, что два дня спустя министр финансов, вернувшийся из Страсбурга и извещенный о поступке Пьера Ларшана, вызовет того в кабинет, чтобы устроить ему разнос. Ему не нужны, скажет он, такие шумные разборки в его команде. Однако выслушает объяснения Ларшана по поводу той непозволительной вспышки, о которой он очень сожалеет, поверьте… Министр внимательно его выслушает, поглаживая указательным пальцем кончики губ, что было у него признаком глубокого внимания. Он выразит сочувствие несчастью юной Ларшан, даже скажет Ларшану, что хорошо понимает его гнев, так как сам отец двух дочерей. В итоге он терпеливо даст понять, что в настоящий момент суд и скандал будут для Берси катастрофой, принимая во внимание общую ситуацию и то, что сволочи журналисты, вечно выискивающие грязь, не замедлят этим поживиться. В общем, он убедил Пьера Ларшана, по-особому глядя на него, что для него самого и для всех было бы умнее замять, чего бы это ему ни стоило, сию прискорбную историю. Затем министр двусмысленно улыбнулся и, наклонившись к Ларшану, полузакрыв глаза, шепнул: «Шевире может нам пригодиться — как вам, так и мне, но характер у него не из легких. Этой историей мы будем держать его в руках. И долго! Он ни в чем не сможет нам отказать…» И покачал рукой, повернутой ладонью вверх, с округленными пальцами, похожей на лапу хищной птицы.

Тогда Ларшан медленно наклонил голову, копируя свою улыбку с улыбки хозяина.