Уроки милосердия - Джоди Пиколт

Когда двадцати своих лет я дождусь, Начну этот мир с высоты познавать. В железную птицу один заберусь И буду под солнцем в лазури летать. И буду парить над далекой землей, И буду к земле возвращаться назад, Летя над рекой, над морскою волной, И туча — сестра мне, а ветер — мой брат.

Из стихотворения «Мечта», написанного Абрамом (Абрамеком) Копловицем, родившимся в 1930 г. Он рос в Лодзи в гетто. В 1944 г. его последним эшелоном увезли из гетто в Освенцим-Биркенау, где убили, когда ему было всего четырнадцать. Стихотворение переведено с польского на английский в 2012 г. Идой Меретик-Спинка

Все, что рассказывали мне об упырях, — неправда. Хлыст Дамиана распорол спину Алекса, кожа его повисла полосами, он истекал кровью. Разве чудовище, у которого нет собственной крови, может истекать кровью?

Но это не имело значения. Собралась толпа, чтобы поглазеть на наказание, насладиться болью создания, которое стало причиной их страданий. В свете луны исполосованное тело Алекса блестело от пота, извивалось в агонии, когда он пытался вырваться из пут. Жители городка плескали ему в лицо водой, уксусом, посыпали раны солью. Пошел легкий снег, покрывая белым одеялом площадь, — пасторальная открытка, если не обращать внимания на жестокость в самом ее центре.

— Пожалуйста! — взмолилась я, вырываясь из рук солдат, которые сдерживали зевак, чтобы схватить Дамиана за руку. — Вы должны остановиться!

— Почему? Он же не остановился. Тринадцать человек погибли. Тринадцать!

Он кивнул солдату, тот обхватил меня за талию и оттянул назад. Дамиан снова поднял плеть и, разрезав ею воздух, рассек плоть Алекса.

Я поняла, что не имеет значения, виноват Алекс или нет. Дамиан знал, что жителям просто необходим козел отпущения.

Щека у Алекса рассечена. Лицо его невозможно узнать. Рубашка свисает лохмотьями. Он упал на колени.

— Аня! — выдохнул он. — У… уходи.

— Ублюдок! — заорал Дамиан. Он так сильно бьет его по лицу, что кровь из носа брызгает фонтаном. Голова Алекса откидывается назад. — Ты мог ее ранить!

— Прекратите! — завопила я, ударила солдата, который меня держит, по ноге и бросилась к Алексу. — Вы его убьете! — рыдала я.

Алекс обвисает у меня на руках. На лице Дамиана вздуваются желваки, когда он видит, что я пытаюсь поднять его.

— Невозможно убить того, кто уже мертв, — холодно произносит он.

Неожиданно сквозь толпу прорвался солдат, чтобы отсалютовать Дамиану:

— Капитан! Очередное убийство.

Жители деревни расступились перед солдатами, которые несли тело жены Баруха Бейлера. Горло у нее вырвано, глаза открыты.

— Нигде нет сборщика налогов, — доложил один из солдат.

Я выступила вперед, когда Дамиан опустился перед жертвой на колени. Тело женщины еще теплое, от крови идет пар. Убийство произошло всего несколько минут назад. Когда Алекс был здесь, когда его избивали…

Я оборачиваюсь, но веревки, которые опутывали его всего минуту назад, извиваются в снегу, как гадюки. В мгновение ока — за время, которое потребовалось воинствующей толпе, чтобы понять, что человека осудили напрасно, — Алексу удалось бежать.

Минка

Отец заранее оговаривал со мной детали своих похорон.

— Минка, — говорил он жарким летом, — позаботься о том, чтобы на моих похоронах был лимонад. Свежий лимонад для всех.

Когда на свадьбу сестры отец надел взятый напрокат костюм, то сказал:

— Минка, на моих похоронах ты должна позаботиться о том, чтобы я выглядел таким же элегантным, как сегодня.

Эти разговоры безмерно расстраивали маму.

— Абрам Левин, — возмущалась она, — у девочки от твоих разговоров будут кошмары!

Но папа только подмигивал мне и говорил:

— Она совершенно права, Минка. И кстати, никакой оперы у меня на похоронах. Ненавижу оперу. А вот танцы… Да, танцы было бы отлично!

Мама напрасно думала, что меня ранят эти разговоры. Разве можно испугаться, зная моего отца? Дела в булочной шли хорошо, и я выросла, наблюдая за тем, как он в одной майке засовывает буханки в кирпичную печь — и его мышцы вздуваются. Папа был высоким, сильным, непобедимым. Соль его шутки заключалась в том, что он был слишком полон жизни, чтобы умереть.