Озорница - Тереза Медейрос

Любой здравомыслящий человек пришел бы к такому заключению, наблюдая за поведением новоиспеченного герцога Уинтропского. Он мог бы теперь позволить себе купить десяток золотых приисков или осуществить заветную свою мечту — отправиться в Вену учиться музыке. Он мог также арендовать оперный театр и нанять оркестр, который каждый вечер исполнял бы симфонии, рожденные в тиши Северного острова под шум морского прибоя. А вместо этого Джастин метался и терзался, стремясь лишь к одному — вновь ощутить на лице теплый солнечный луч и услышать звонкий смех Эмили.

В кромешной тьме Джастин налетел на деревянную подставку, проклял в душе идиотский дом, где все заставлено громоздкой мебелью и невозможно повернуться, схватил и швырнул вазу, с удовлетворением отметив, что она раскололась вдребезги от удара об стену. В отдалении хлопнула дверь. Видимо, кто-то из слуг вышел на разведку, но поспешил ретироваться, когда понял, что молодой хозяин явно не в духе.

Джастин забрел в гостиную, залитую лунным светом, присел за фортепьяно и тяжело задумался. За высокими окнами сверкал чистый снежный покров, доносился перезвон колоколов, звавших на полуночную службу, и тут до него дошло, что сегодня ночь перед Рождеством, ночь, когда в мире впервые появилась надежда. «Но меня это не касается, — мрачно подумал герцог. — Мне не на что надеяться и не о чем мечтать, пока дочь Дэвида бродит по улицам, дрожа от холода. Звон колоколов не предвещает мне радость и спасение, а напоминает о былых грехах и непростительных ошибках».

Подняв глаза, Джастин встретился с неподвижным взглядом громадных голубых очей куклы Клэр Скарборо, восседавшей на рояле с апломбом правящей королевы. С тех пор как молодой хозяин водрузил игрушку на это место, никто не посмел даже пыль с нее смахнуть. А сейчас они смотрели друг на друга, и Джастин готов был возненавидеть куклу, упорно отказывавшуюся поделиться своими секретами. Интересно, что бы она сказала, если бы умела говорить? Осыпала бы проклятиями или упреками за трусость, доставившую ее хозяйке горе и страдания?

Джастин тронул клавиши, пальцы сами выбрали сонату Бетховена, но надежда забыться в музыке не оправдалась, и звуки печальной мелодии ранили душу. «Какой же я болван! — билось в голове. — Оставил Эмили ради погони за привидением, а в результате остался ни с чем».

Возникло ощущение, будто он заживо гниет в огромном мавзолее, а так хотелось вновь ступить на сыпучий песок, услышать басовитый смех Трини и песни маори. Пальцы летели над клавишами, поглаживая их и лаская, словно под ними оказалась» шелковистая кожа Эмили. «Я не могу, не имею права снова увидеть ее и посмотреть ей в глаза, зная, что бросил на произвол судьбы ребенка Дэвида. Нельзя допустить, чтобы девочку поглотили безжалостные улицы Лондона. Эмили заслуживает лучшего в этой жизни, чем любовь калеки, обреченного вечно терзаться сознанием собственной вины».

Пальцы не слушались, левая рука плохо работала из-за отсутствия практики, прозвучала неверная нота, Джастин с досады грохнул кулаком по клавишам и закрыл ладонями лицо. Перед глазами возник образ Эмили, начал расплываться и таять, а потом обрел черты лица, запомнившегося на всю жизнь.

Кто-то вежливо прокашлялся, нарушив тягостную тишину, Джастин вскинул голову, рассмотрел темный силуэт на фоне окна, и на миг показалось, что его посетил дух Дэвида. Привидение заговорило голосом Чалмерса.

— Ее нашли, сэр.

Джастин затряс головой в попытке прогнать туман и прочистить мозги. Он окончательно запутался и вначале не мог сообразить, о ком идет речь — об Эмили или о Клэр.

— Девушку нашли, сэр, — повторил Чалмерс, нервно теребя в руках шляпу. — Она жива и здорова.

— Жива? — переспросил Джастин. Перед глазами все поплыло, а в голове зазвенело так, будто ударили враз колокола всех церквей Лондона.