Дневник из преисподней - Ирина Гордеева

копией первого дня. Ради меня милорд забросил все свои государственные дела и в первые недели наших занятий мне пришлось выслушать от него очень много «ненужных и лишних» слов, которые обычно говорят в адрес совершенно бестолкового ученика.

Но спустя месяцы мои руки неожиданно обрели силу и знание того, как ее приложить. К тому же манера милорда сражаться на шпагах и рапирах не имела ничего общего с «осторожным сближением», о котором он говорил.

В показательных поединках со своими людьми он был подобен урагану, стремительно опустошающему все на своем пути. Он казался мне сильным, могучим и непобедимым, и я хотела точно также овладеть его отвагой и знанием, как ее применить.

Целые месяцы превратились для меня в один долгий и нескончаемый день, ибо все они были похожи друг на друга, как близнецы. Тренировки, тренировки, тренировки и перерывы для отдыха и прогулок верхом.

Однажды милорд отправил куда-то Анжея с поручением, выполнение которого заняло у него несколько дней. И впервые за все эти месяцы вместо Анжея на вечернюю прогулку со мною поехал сам милорд. Она стала первой в бесконечных и всех последующих прогулках, и Анжей больше не приближался ко мне на своем сером скакуне.

Милорд давно заприметил, насколько проще мне было чувствовать и понимать его, если он находился рядом. И это было так странно! Зачастую ирония его слов, скрытые мысли, контролируемые чувства и глубоко запрятанные эмоции доходили до меня вовсе не потому, что разум анализировал поступающую информацию и делал соответствующие выводы. Знание того, что он чувствует, рождалось в моей голове или в сердце, даже не понимаю как. Каким бы непроницаемым не казалось его лицо, близкое расстояние помогало мне уловить его эмоции. Этим мы отличались друг от друга, ибо мои мысли и эмоции он без труда мог читать на моем лице.

Даже, когда я пишу, я не могу не думать о том, что где-то за дверью моей комнаты он смотрит на звезды и размышляет о моей судьбе. Я тоже смотрю на звезды из своего окна и тоже пытаюсь размышлять.

Ощущая невидимые нити, связывающие нас, я начинаю верить тому, что зло живет во мне так же, как и в нем, что оно подавляет меня. Я начинаю думать, что наполняя мою жизнь яростью и страстью, любовью и ненавистью, энергией и болью, милорд все время подталкивал меня к самому краю бездны. В конце концов, зло не бывает глупым и наивным, тихим и спокойным, слабым и беззащитным, и я никогда не была такой. Даже стремление милорда к абсолютной власти нельзя было ненавидеть или презирать. Я понимала его и потому не могла осуждать.

Тогда почему, не обладая мудростью добра, силой веры и чистой душой, я всегда отрицала и отвергала само присутствие зла в себе? Я убедила себя в том, что его нет во мне, или всю жизнь лгала себе, не замечая очевидные факты?

Однажды, когда сумерки пали на землю, а ведь кто-то сказал, что сумерки — это время сказок и чудес, мы возвращались в замок с затянувшейся прогулки, и милорд неожиданно спросил:

— Приходилось ли вам убивать кого-нибудь, Лиина?

Вопрос прозвучал так буднично, что я не сразу сообразила, какой ответ на него дать. А когда пауза затянулась, сочла лучшим вообще не отвечать на заданный вопрос, только взглянула на своего спутника, словно пытаясь понять, к чему он завел этот разговор. И Милорд снова спросил:

— Приходилось ли вам убивать?

Я ответила ему:

— Только животных, людей никогда.

— И что вы чувствовали?

— Сожаление, что люди должны есть мясо. Жалость, потому что животное знакомо мне и не раз ело с моих рук. Собственные переживания казались мне слабостью, хотя сейчас я так не считаю, милорд.

Я сказала ему правду. После смерти любого существа, даже призванного поддерживать человеческое существование, всегда остается печаль. Она либо проходит, либо нет, но неизбежно приходит.

— Убить животное не то же самое, что человека, Лиина. Но сожаления я не испытываю. Я много убивал, но никогда ничего не чувствовал, и потому слишком хорошо запомнил ночь, когда впервые ощутил твою боль. Ты потеряла близкого человека, и страдания твоей души совершенно неожиданно пересеклись с моим равнодушием к смерти. Твоя боль вошла в меня и растворилась сама собой, а я не мог постичь разумом, каким образом твоя боль стала и моей тоже. Я понял тогда, что у меня, как и у тебя, есть душа.

Милорд неожиданно остановил своего коня, и я вынуждена была сделать то же самое. Мы посмотрели друг другу в глаза и их холодная красота, как и всегда, заставила меня усомниться в собственном к нему безразличии. Милорд увидел мои сомнения, но не понял их сути и потому спросил:

— Ты в чем-то сомневаешься, Лиина? — Его брови слегка изогнулись, придавая лицу вопросительное выражение.

И я с трудом собралась с мыслями, ибо лгать ему не могла, но и оставить при себе свои мысли тоже:

— Сомневаюсь, что у вас есть душа, милорд. Рядом с вами я чувствую холод, словно вы являетесь его источником. Вам никто не говорил, что вы красивы? — Я наконец-то справилась со своим смущением, но мой неожиданный вопрос смутил и его.

— Мне говорили об этом… Другие девушки и женщины. Возможно, им было виднее! — Он кивнул мне в ответ, поощряя дальнейшие вопросы.

— А говорили вам, милорд, КАК вы красивы? — Я подчеркнула и выделила вопрос. — Ваша красота, милорд, холодна и в ней нет души и ее тепла. Мое смущение рождено не любовью или чувством симпатии, а страхом. Рядом с вами — таким смелым и сильным, я чувствую себя беззащитной и знаю почему.

Я запнулась, неожиданно осознав, что мои слова могут быть восприняты, как прямое оскорбление. Но милорд лишь улыбнулся мне и просто спросил:

— Почему же, Лиина?

И тогда я продолжила:

— Вы способны легко причинить боль, и это пройдет мимо вас, не затронет и не заденет. Вы забудете свою жертву так же быстро, как окружающие нас сумерки превратятся в ночь. Тот, у кого есть душа, не способен на подобную легкость, милорд. Я думаю, что вы почувствовали не боль, милорд, а ее вкус. Боль ощутила я, а вы ощутили вкус моих страданий…

После моих слов милорд тронул поводья и снова продолжил путь, а я последовала за ним. Наступающая мгла на фоне все еще светлого неба быстро пожирала окружающее нас пространство, и деревья вокруг становились все темнее и темнее. Только небеса все еще