Королевы и монстры. Яд - Джей Ти Джессинжер

чувства блаженства и эйфории. Мне наплевать на все – прошлое, будущее. Существует только сейчас. Существует только он, и я существую только ради него.

Секунда растягивается в беспредельность. Я рождаюсь и умираю тысячу раз, воскресая в его руках, только чтобы погибнуть снова. У меня больше нет представления о том, кто я, и это кажется правильным, ведь, потеряв себя, я наконец обнаруживаю то, что так долго искала… смысл.

Эта связь, которая есть между нами сейчас, только и имеет значение, потому что только она и останется, когда всё остальное исчезнет. Ничто не важно, ведь в конечном счете разрушится все – кроме этого. И это я унесу с собой в могилу… и дальше, какое бы «дальше» меня ни ждало.

Когда я вновь прихожу в себя, я плачу.

Мой возлюбленный знает, что делать. Он быстро развязывает мои руки и тихо нашептывает мне слова любви и преданности. Снимает повязку, накрывает меня одеялом и заключает в свои объятия. Он убаюкивает меня, обвив руками и ногами: его теплая надежность действует на мою истерзанную душу словно заживляющая мазь.

Он дает мне чувство защищенности. Защищенности и безопасности, которые я ощущаю только рядом с ним.

Когда я без сил засыпаю у него в руках, Кейдж остается рядом, пока спустя несколько часов я не просыпаюсь, щурясь под яркими лучами солнца, проникающими сквозь щелки штор в спальне.

– Привет, – мурлычет он, улыбаясь мне одними глазами.

– Привет, – шепчу я, и мое сердце разрывается на части.

– Есть хочешь?

– Я бы поела. А ты?

– Слона бы съел.

– Слона у меня нет. Как насчет блинчиков?

– Звучит потрясающе. Что угодно, лишь бы не подпускать тебя к духовке.

Какое-то время мы иронично улыбаемся, а потом нас разбирает смех. Кажется, что мы хохочем часами.

29

Нат

Теперь между нами что-то изменилось.

Мы ничего не обсуждаем, но это ощущается – поражающая очевидность, что мы перешли из какого-то своего прежнего состояния на новую, заповедную территорию.

Мы предугадываем слова друг друга. Заканчиваем друг за другом фразы. Все эмоции стало возможным передавать одним взглядом. Следующую неделю между Рождеством и Новым годом мы проводим вдвоем в моем доме за разговорами, едой, просмотром старых фильмов и занятиями любовью.

Это блаженство. И, как любое блаженство, оно заканчивается.

Холодным снежным утром третьего января я просыпаюсь у себя в постели в объятиях Кейджа. Он уже проснулся и смотрит на меня своим фирменным серьезным и пронзительным взглядом, но теперь в нем есть что-то еще. Что-то, заставляющее сердце замереть в груди.

– Ты уезжаешь, – шепчу я.

– Вернусь сразу, как только смогу.

Я закрываю глаза и сворачиваюсь клубком у него в руках, мечтая лишь о том, чтобы это продлилось еще чуточку дольше. Но наступает момент, когда он вылезает из постели и начинает одеваться.

Я сажусь в кровати и подтягиваю колени к груди, наблюдая за ним. Мое горло сжимается. Я понимаю, что так теперь будет всегда, и чувствую такой болезненный укол печали, что не могу вдохнуть. Но когда Кейдж поворачивается ко мне, я опускаю глаза, чтобы он не видел моего взгляда.

Он тоже не хочет уходить. Просто так надо. От того что он почувствует себя виноватым, никому из нас легче не станет.

Кейдж встает у края кровати и притягивает меня к себе. Он поглаживает мои волосы, а я обвиваю руками его талию и упираюсь лбом в его каменный пресс.

– Когда у тебя начинаются занятия?

– На следующей неделе.

Отвратительно, что школьные каникулы длятся так долго, потому что без работы, на которую надо ходить, я даже не представляю, чем буду занимать свободное время после его отъезда.

Он берет мое лицо в ладони и приподнимает, чтобы я посмотрела на него. Его взгляд подернут туманом.

– Спасибо тебе, – говорит Кейдж очень тихо.

– За что?

– За то, что даешь мне причину жить.

Он наклоняется и нежно целует меня в губы. Не говоря больше ни слова, он разворачивается и выходит из комнаты.

Я остаюсь сидеть на кровати, прислушиваясь к его затихающим шагам в коридоре. Дверь открывается, захлопывается, и он уходит.

Осознавая, что впереди меня ждет еще очень много таких маленьких трагедий, я едва сдерживаю слезы. Но потом делаю глубокий вдох, скидываю одеяло, встаю, расправляю плечи и направляюсь в душ, чтобы начать свой день.

Нет смысла упиваться собственной тоской – она никак не помогает и ничего в итоге не меняет. Если кто-то и знаком с этой истиной не понаслышке, так это я.

Я выстирываю все белье. Вылизываю дом от пола до потолка. Отправляюсь на короткую прогулку по району. Примерно к пяти часам мне становится полегче, и у меня появляется уверенность, что очень скоро Кейдж вернется и этот тугой узелок в груди развяжется.

Когда звонит телефон, я стою на кухне и наливаю себе бокал вина. Я сразу хватаю трубку, заряжающуюся на столешнице. Высветившийся номер едва не заставляет меня прыгать от радости.

– Слоан! Ты жива!

Она смеется.

– Конечно, жива, чокнутая! Если мы не разговаривали десять дней, это еще не значит, что я лежу где-то в канаве.

– А откуда мне знать? Ты не позвонила поздравить меня с Рождеством. Или с Новым годом.

Она снова смеется.

– Ой, чья бы корова мычала! Ты мне тоже не звонила.

Я с лукавой улыбкой отвечаю:

– Я была немного занята.

– О, правда? Ну выкладывай. Твоя несчастная вагина еще не отвалилась от постоянных бомбежек?

– Ты первая. Как Ставрос? Где ты? Африка? Белиз?

Когда она отвечает, я слышу улыбку в ее голосе.

– Ближе. Подойди к входной двери.

Я разворачиваюсь на месте, несусь через весь дом, распахиваю дверь и вижу на своем пороге ее – с телефоном возле уха и довольным оскалом на лице.

В ярко-розовом блестящем лыжном костюме, дополненном отороченными белоснежным мехом ботинками и такой же белой меховой шапкой, Слоан выглядит так, будто только что вернулась с Олимпийских игр, где взяла золотую медаль.

Мы бросаемся друг другу в объятия и смеемся.

– Я скучала!

Все еще смеясь, она отпускает меня.

– Я знаю. Это ужасно, когда меня нет рядом. Впрочем, твой качок наверняка придумал, как тебя развеселить.

Она смотрит мне через плечо, заглядывая в дом сквозь открытую дверь.

Мое лицо вытягивается.

– Он уехал сегодня утром.

– Но, вижу, не забыл пометить территорию, – сухо отзывается Слоан и протягивает руку, чтобы дотронуться до засоса, который успела заметить.

Я заливаюсь краской.

– Иногда, ну, он слишком увлекается.

Она весело глядит на меня.

– Конечно!