Влюбленный халиф - Шахразада

— Да-а, более чем неумно… Все равно что факелом гасить пожар.

— Примерно так, о мудрец. Я вижу, друзья, что вы уже подустали от моих бесконечных лекций. Но должен же я кому-то объяснить смысл своих деяний.

— Должно быть, мальчик, для того, чтобы увериться в их правильности самому.

— Может, ты и прав, мой видимый друг…

Юноша еще заканчивал фразу, думая о том, что сказать дальше, когда его взор наконец-то обратился на Хаят. И выражение самого дорогого для Мераба лица показалось ему более чем пугающим. О нет, Хаят не злилась, не кусала губы, не рвала в клочья носовой платок. Напротив, лицо ее было каменно-спокойным. И сейчас, более чем обычно, напоминало юному халифу лик прекрасной мраморной статуи.

«Сегодня же… Сегодня же вечером я скажу ей все. Нет, сразу после полудня…»

Так и не решив, когда же начать с любимой серьезный разговор, Мераб мысленно вернулся к Карнаку, тому, каким он высился среди песков Египта.

— Расправившись с памятью о тетке, глупый фараон-мститель приступил к сооружению собственных зданий храма. Были поставлены два обелиска и несколько статуй, построен роскошный зал для «хебседа» — царского юбилея, перестроено большинство уже стоявших сооружений, выбиты барельефы, повествующие о военных подвигах Тутмоса, и сооружен зал, заслуженно названный «застывшим садом», ибо на его стенах изображены растения и животные Верхней и Нижней Земель.

«Нет, решено: я не буду ждать ни полудня, ни полуночи. Лишь только закончу рассказ, лишь только увижу свой Карнак в далекой дымке, сразу и скажу. Воистину, женщины вдохновляют нас на подвиги и потом более чем часто обижаются, что мы оставляем их, дабы эти подвиги совершать».

— Два последующих фараона этой династии не внесли особых изменений в храмовый комплекс, зато Аменхотеп III взялся за его перестройку с утроен ной силой. Он соорудил новый храм, окружив его полумесяцем священного озера, в котором поставил шесть сотен каменных львиц — изваяний богини Сахмет, причем каждая статуя была более шести локтей высотой. У священного озера Аменхотеп установил внушительную монолитную статую священного жука-скарабея и воздвиг центральную колоннаду, увенчанную капителями в виде раскрытых цветков лотоса. Толстые колонны были так велики, что на капители каждой из них могут разместиться сто человек, а высота каждой из колонн превышает четыре десятка локтей.

— Аменхотеп III не ограничился работами в храме Амона. Прекрасен, о нет, поистине величественен и его собственный заупокойный храм, сооруженный на другом берегу Нила, у стен которого несут вечную вахту две громадные статуи фараона, чаще называемые колоссами Мемнона — бога бессердечного времени.

— Аллах великий, мальчик, но почему они строили храмы? Почему не строили дома для себя? Почему строили дома лишь для богов?

— Полагаю, оживший маг, что мудрые фараоны так добывали себе средства к существованию. О нет, они верили, что боги существуют… Однако вера им не помешала понять, что храм — это преотличное место, чтобы выманивать денежки и у богатеев, и у бедняков. Что-то, конечно, достанется и Амону, да и жрецы получат не один медный грош, но куда больше получит фараон.

Все храмы строили по одному шаблону.

Храм начинался от Нила. Там сооружался мол, к которому могли приставать ладьи, перевозившие в праздники статую божества. От воды к храму вела аллея сфинксов, которая завершалась у высоких торжественных пилонов, украшенных барельефами и надписями. Перед пилонами обычно стояли колоссы фараонов. Пройдя под пилоном, паломник оказывался в обширном дворе, окруженном колоннами с трех сторон. Далее путь молящегося пролегал в гипостильный зал с двумя рядами главных колонн, образующих неф, и несколькими рядами колонн по бокам. Затем следует зал для ритуальной ладьи Амона и зал для статуи божества. Кроме того, в задней части храма расположено было множество других помещений: сокровищницы, кладовые, архив… Вокруг каждого храма непременно разбивали парк и украшали его священным озером.

«Недурно… Мудро… Дабы запугать человечка, показать его ничтожность и слабость».

О нет, Алим делал свои умозаключения не потому, что верил словам Мераба. Он просто разглядел вдалеке и появившийся храм, и аллею, что вела к реке, и лес колонн. Его воображение, конечно, не могло соперничать с воображением халифа Мераба, однако и он, Алим, отчетливо видел всю картину в целом.

Когда торжественное шествие поднималось между рядами строгих сфинксов к пилонам, те вырастали, казалось, до неба и подготавливали к встрече с таинством. Неподвижные колоссы фараона доказывали ничтожность человека, входящего в храм. После просторного, величественного, яркого двора человек попадал в полумрак таинственного каменного леса гипостильного зала, в лес смыкающихся в сказочной высоте колонн, зелень пышных капителей которых растворялась в синеве потолка, сверкающего золотыми звездами.

— Мудры были зодчие страны Кемет, воистину мудры…

— Однако, мой друг, ни их великие творения, ни их мудрость не пощадило всесильное время. И лишь тебе, мой халиф, удалось уберечь их имена и деяния от полного забвения.

— Удалось, маг? — Это спросила Хаят. Голос ее был более чем холоден, а выражение лица испугало Мераба еще больше, чем прежде.

— О да, ибо мы теперь можем наслаждаться совершенством этих сооружений.

— Но их созерцание доступно лишь избранным, то есть немногим…

— Увы, прекраснейшая, созерцание тех чудес, кои сгинули в бесконечном водовороте человеческой истории и о которых неизвестно юному халифу, недоступно уже никому, даже избранным.

— Так возрадуемся же созданному…

— И создателю, — кивнула Хаят. Никогда раньше не походила девушка на изваянную богиню. И эта мраморная холодность лучше тысячи слов подстегнула Мераба.

«О нет, мне надо решиться сейчас. Только сейчас!»

И Мераб заговорил, едва лишь Алим, прихрамывая, отправился любоваться только что воссозданным храмом.

— Душа моя, Хаят, довольна ли ты своим Избранным? Радует ли тебя то, что ты видишь вокруг?

— Более чем довольна, мой халиф.

Хаят покорно склонила голову. Мерабу это очень не понравилось: не годится прекраснейшей из женщин вести себя подобно покорной наложнице. Да, в своем рвении он совсем позабыл о ней, душе всей его жизни. Юноше стало ясно, что его рвение и усилия стали обижать любимую, иначе бы ревность к городу не душила ее, подобно самой черной из змей мира.

— Позволено ли будет мне, твоему Избранному, задать вопрос?

Хаят посмотрела на юношу скорее изумленно, чем удивленно.

— Не смотри так на меня. Я хочу задать тебе вопрос более чем важный. И потому прошу твоего позволения на это, ибо ты можешь быть сейчас не расположена ни к серьезным беседам, ни даже к пустым шуткам.