Уже и больные замуж повыходили - Лидия Сычева

Впрочем, я и немца с французом полюбить не смогу. Я люблю Костю. Где он? Что с ним? «Костя!» — выдохнула я вслух… У десятой стойки появилось несколько пассажиров. Подойти? Спросить? А что спросить? Зарегистрировался ли Бессонов Константин Павлович? Я ничего не спросила. Медленно, будто больная, сделала я несколько шагов в сторону зала ожидания. Вдруг он там?

И тут мне навстречу вышел Костя. Взгляды наши встретились разом, в ту же секунду мы обнялись. От счастья я целовала его пальто…

…Мы познакомились в метро. Это, конечно, ничего не говорит ни о нас, ни о наших отношениях.

— Не понимаю, — недоумевала Анохина, — как ты могла решиться на такой шаг? Что ты в нем нашла? — И выпускала колечки фирменного дыма в потолок — курила она исключительно «Мальборо».

Скажи, кто твой друг… Анохина — полная моя противоположность. У нее — маникюр и педикюр, множество вредных привычек, склонность к разгулу, самоанализу и светскому времяпровождению. Она хронически несчастна в личной жизни. Впрочем, где бы мы вместе ни появились, мужчины обращают внимание на нее, а не на меня. А что касается личной жизни, то и у меня здесь достижений не много. Артем растет без отца. И виновата в этом я — надо быть разборчивей в знакомствах. Наивность и молодость — не оправдание, а ребенок — не игрушка. Сколько я с ним натерпелась, сколько пережила! Бабушек-дедушек в Москве нету. По соседям, по пятидневным детсадам, по больничным листам, по поликлиникам; и Анохина стала Артему почти родной тетей. У нее талант воспитательницы (не зря же работает в школе), а вот ребеночка Бог послал мне. Сначала я немного гордилась, что не избавилась от него, сберегла душу; теперь думаю про это осторожней. Ну как вырастет хулиганом? Или бабником, вроде папашки своего? Или лентяем и бузотером? А сколько нынче пьяниц, наркоманов?! Просто оторопь берет от мерзостей жизни.

Все не так. Одно и то же событие жизни можно по-разному рассматривать, объяснять. И варианты не будут равноценными. Все зависит от внутреннего состояния. Настроение, степень физического здоровья, благополучие внешних обстоятельств здесь почти ни при чем. Что-то другое есть в человеке. Что? Мне трудно понять. Иногда такое состояние приходит во сне — абсолютная свобода, торжество, кажется, будто ты летишь, плывешь, весь мир как на ладони, он бесконечно близок тебе и бесконечно далек от тебя, тело блаженствует, но не телесным оно счастливо, а чем-то другим. Наяву все сложнее. Нужно почти неосознанно двигаться по странному, извилистому пути поступков, ежедневного выбора, все время вверх, и бывает, что на секунды ты выбираешься на вершину — внизу обычный ход жизни (твоей жизни!), все как всегда, и даже карман в куртке у тебя может быть немного разорван; но в эту самую секунду заданная судьба-злодейка смиряется; ты освобождаешься от ее оков и делаешь несколько самостоятельных шагов. Несколько — на большее меня просто не хватает. Потом я с некоторым, иногда даже свинским удовольствием качусь вниз мгновенно, потом начинаю все сначала…

В один из таких «высоких», «вершинных» дней мы и познакомились с Костей.

Разумеется, тогда я не размышляла на подобные темы. Вагон летел, постукивал; и во мне все летело — странное, весенне-мученическое состояние. Я чувствовала себя в какой-то лихорадочной круговерти — вся прежняя жизнь будто на мгновение отделилась от меня, отошла; новой не было совсем — ни вздоха, ни шага. Здесь, на этом чистом распутье, мы и встретились. Молодой человек в офицерской форме пристально поглядел на меня. Что-то сомкнулось, включилось, я задохнулась, будто глотнула озона. Никогда не думала, что родство можно ощутить с первой секунды, с первого взгляда. Мне стало тепло, радостно, ясно — и поезд выскочил из тоннеля, пошел по верху, сквозь молодой березовый лес с молодой же весенней листвой; стало совсем светло, празднично; поезд замедлил ход, и незнакомец улыбнулся мне — неловко, растерянно. Я поняла, что я совершенно счастлива, так, как никогда прежде. И это чувство не очень даже было связано с моим попутчиком, оно шло как бы извне, издалека, сверху. А в незнакомце оно на мгновение материализовалось, и все, что до этого времени казалось мне сложным, непостижимым, запутанным, вдруг упростилось, потеряло детализацию, прояснилось. Мы все смотрели и смотрели друг на друга, и с каждым мигом узнавание длилось, и счастье длилось, и клянусь, если бы наше общение на этом закончилось, я все равно бы помнила его до конца своих дней! Я была бы уверена, что жизнь моя состоялась, а все остальное — это уж роскошь, ну нечеловеческая, райская роскошь!

Анохиной я не объясняю своих состояний. Из скромности — может, все, что я чувствую, — глупость и чепуха. Поэтому Ленка имеет полное право меня пилить:

— Насколько он тебя младше? На восемь лет. Аллопугачевский вариант. Почти. Ну ты даешь, мать! — Анохину восхищает моя бестолковость, и она даже потирает руки от удовольствия. Ленка безосновательно считает, что в ее обязанности входит мое половое и социальное просвещение. Она сторонница «шоковой терапии» и любит резать правду-матку в глаза:

— Кто ты по сравнению с ним? Старуха. Женится ли он на тебе? Никогда. Зачем он с тобой? Для известных нужд. Вывод: брось, брось его!

Если бы Анохина посоветовала мне удавиться, это было бы менее жестоко. Но на меня не действуют ее советы — я их автоматически пропускаю мимо ушей. Анохинские нравоучения — конфетные фантики. Ленка — добрая и несчастная. А что касается замужества, то не в браке счастье.

Мама Кости и слышать не хочет, чтобы ее единственный сын — красавец, офицер, гвардеец, на которого она положила жизнь, женился бы на «глубокой старухе», да еще с «ребенком подлого происхождения». И я не осуждаю его за то, что он, ради успокоения домашних, пообещал покончить с «развратным прошлым». Напротив, я тоже хочу, чтобы они были спокойны…

— Тебя не встречают? — первым делом спросила я его, прижавшись к его штатскому пальто.

— Нет. — Он немного отстранил меня и для верности покачал головой.

Обнявшись, мы двинулись в зал ожидания.

— А я знал, что ты придешь. — Мы уже нашли укромное местечко, не слишком на виду, сели, пристроили его сумку, и он нежно гладил меня по волосам.

— Как ты мог знать? — не поверила я.

— А я знал…

— А я тебя люблю…

— А я тебя очень люблю…

Мне было с ним так уютно, просто, как наедине с собой, только лучше; никогда я не встречала таких мужчин и никогда уже не встречу. У Костиной мамы больше прав на него, зато я лучше его знаю. Он напрочь лишен романтизма, всех этих любовных клише, он всегда чуток, прямодушен, и то состояние «высоты», которое у меня бывает в считанные дни — его естественная среда обитания, которой он даже не замечает.

— За что ты меня любишь? — в очередной раз ужаснувшись своей обычности, спросила я.

Вместо ответа он поцеловал меня в висок, потом в глаз, и совсем уж нежно — в ухо.

— Что Артемка?

— Нормально, — вздохнула я.

Мне хотелось запомнить его профиль, мелкую родинку на шее, темные, коротко стриженные волосы, жесткую ткань его пальто… Вот уж точно — не могу наглядеться. — Надолго?