Волшебная нить - Ольга Тартынская

И не успела Марья Алексеевна опомниться, он хлестнул кнутом лошадей, развернул экипаж и погнал что было сил в обратную сторону.

ЧАСТЬ 3. ПУТЬ К СПАСЕНИЮ.

1.

- Глашка, собери сосновых шишек на самовар!

- Соберу, тетенька!

Из летней кухни выскочила веснушчатая девчонка лет двенадцати с жидкой косицей, в домотканном сарафане и с красной лентой на лбу. Она несла узелок, прижимая его к груди. Босые пятки ее замелькали на лесной дороге. Поминутно оглядываясь, девчонка спешила к заброшенным конюшням, которые когда-то принадлежали владельцу сгоревшей усадьбы. Про них давно забыли, и конюшни заросли лопухом и крапивой, потихоньку гнили и разрушались, окруженные глухим лесом. Редко кто забредал сюда, боялись.

Приблизившись к руинам, Глаша прислушалась и осторожно заглянула в дверную щель. В конюшне было тихо. Тогда она вошла внутрь. Сквозь дырявую крышу просачивались солнечные лучи, пахло сеном, а не навозом, было сухо и пыльно. В одном из бывших денников на куче соломы лежал человек. Прямо на земле возле него стояла чеплашка с водой и валялся кусок черствого ржаного хлеба.

- Барин! - испуганным шепотом позвала Глаша, прижимая к груди узелок.

Человек зашевелился, и тотчас послышался звон тяжелой длинной цепи: несчастный был прикован за ногу к чугунному столбу, зачем-то вкопанному посреди конюшни.

- Ох, - с облегчением вздохнула Глаша. - Я уж было подумала, что вы умерли! Барин, я поесть вам принесла.

- Как тебя зовут? - спросил прикованный слабым голосом.

- Глаша, - застенчиво ответила девочка. - А как мне вас кликать, я все "барин" да "барин"?

- Зови меня Лев Сергеевич. Глаша, это ты перевязала мне рану?

- Да уж не обидчики ваши! Меня бабушка Устинья, покойница, научила из разных травок мази составлять, бальзамы да настои.

Глаша развернула узелок, разложила на чистой тряпочке принесенную снедь.

- Лев Сергеевич, откушайте. Тут вот пирог с грибами, ватрушка с творогом и молоко.

- Спасибо, мой ангел, но что-то не хочется есть. Я молока попью.

Бронский потянулся было за бутылью, но застонал и упал назад, на солому.

- Что ж вы, потихонечку надобно, - остерегла его Глаша. Она сама поднесла к его губам бутыль с молоком.

Левушка жадно пил, пока не устал.

- Они вас как собаку помирать тут бросили, - сетовала Глаша, отирая платочком, намоченным в воде, лицо и шею раненого.

На подбородке и щеках Бронского появилась мягкая рыжеватая поросль. Он был чрезвычайно бледен.

- А что, сторожат меня или приковали и уж не страшатся, что убегу? - спросил он со слабой усмешкой.

Девчонка ответила:

- Есть и караульщики, пьют водку и ругаются. Тут наша деревня по соседству, так они и наведываются. А я, как вижу, что явились, бегу к вам.

- Cпасительница моя, - ласково тронул ее за руку Левушка. - Что рана, гноится?

- Глянуть надобно. Вы уж потерпите маленечко, Лев Сергеевич.

Глаша сначала размочила пропитанную кровью тряпку, которой было обвязано плечо юноши, затем резко содрала, Левушка только охнул.

- Чисто, слава Богу, я еще мази положу, побыстрее заживать станет.

Она достала откуда-то из угла сверточек с чистым полотном и баночкой мази, заново перевязала раненого.

- Мне бы помыться, Глаша, - смущенно попросил он. - Не могу так...

Девочка в раздумье погрызла кончик косицы

- Эх, кабы не ваши сторожа! В баньке бы вас попарить, бельишко перестирать...

- Бежать мне надобно, Глаша, - отозвался больной.

- А цепь-то? Я смотрела, не снять ее, не спилить... Должно быть, ключик у них есть. - Она поразмыслила несколько и заключила: - Ключик надобно стянуть!

Левушка шевельнулся:

- Опасно это, будь осторожна. На тебя вся моя надежда, Глаша.

- На Бога надобно уповать, - назидательно поправила его девочка.

Снаружи послышались голоса мужиков: должно быть, вернулись сторожа. Глаша схватила сверток, бутыль, спрятала все в углу.

- Припасы-то в солому закопайте! - шепнула она Левушке и нырнула в какой-то лаз со стороны леса.

Бронский насилу успел спрятать дары своей спасительницы. Мужики были пьяны и бранились между собой.

- И чего ради караулить эту падаль? Куда он денется с цепи? - ворчал один. - Скорей бы уж сдох!

- Ты забыл, что Гришка велел? "Головой за него отвечаете!" - сказывал. Мол, помрет, значит, судьба, но уйти отсюда - ни-ни!

- Али тебе сидеть тут не надоело? - спросил первый.

Они заглянули в денник. Левушка лежал не шелохнувшись.

- Слышь, а не подсобить ли ему помереть-то? - спросил первый зловеще. - Я, чай, Гришка не больно будет убиваться.

Другой молчал, обдумывая предложение, а Бронский не дышал, ожидая его ответа.

- Не, такого приказу не было, - ответил, наконец, разбойник.- Стало быть, нужен он ему.

- Так скажем, сам он того... Там наши ребята душу тешат, денежки гребут лопатой, а мы чем хуже? - вновь уговаривал первый.

Бронский приготовился к худшему. "Легко им не дамся. Одного непременно цепью придушу". Он слышал, как его мучители подошли ближе, смотрели, верно, на него, затем отошли.

- Да скоро сам кончится, - сказал тот, осторожный. - Не будем брать греха на душу. Вон видишь, и не ест ничего.

- Ну, так айда к ребятам? - призывал первый.

- А как не помрет? - сомневался другой. - Не, не годится. Надобно ждать.

И они вышли из денника, а Бронский, наконец, смог перевести дух.

2.

Еще несколько дней ждали разбойники, когда же помрет их пленник. В их присутствии Левушка не подавал признаков жизни. Однако мужикам надоедало сидеть без дела в конюшнях, и они уходили в деревню, либо удить рыбу в соседнем озере. Бывало, не возвращались и на ночь. Разбойники полагали, что если не будут кормить пленника и трогать его вовсе, он быстрее отойдет. Так оно бы и случилось, не пошли Господь Бронскому ангела-хранителя в лице юной деревенской знахарки.

Глаша была сиротой, воспитывалась у тетки. Она часто ходила в лес собирать травы. На ее отлучки из деревни давно уже никто не обращал внимания, и теперь никому не приходило в голову останавливать ее.

Обстоятельная Глаша исполнила просьбу Бронского: она натаскала воды из озера, помогла ему помыться, не обращая внимания на его стыдливые отговорки. Левушкино белье было выстирано ею и высушено на знойном ветерке. Бронский уже мог ходить, лишь цепь ограничивала его движения. Он заметно окреп и не походил более на