Всего лишь измена - Мари Соль

Но, проводив Виту пару кварталов, я вижу, она повернула совсем не туда. Едет в центр. Зачем? У неё там дела? Или… встреча? Дороги становятся у́же, и мне всё труднее остаться невидимым между машин. Так что слегка отстаю. И почти что теряю её легковушку из виду. Но уже понимаю, куда она едет. В тот дом! «Обойдя» его сбоку, паркуюсь в соседнем дворе. И пешком дохожу до искомого места.

Ну, точно! Машина Витали стоит припаркованной рядом с воротами. Она уже чешет «на цырлах» в подъезд. Я за ней не иду! Хотя очень охота пойти и спросить: «Что ты тут делаешь?». Причин может быть несколько. Квартиранты недавно простились, а новых пока не нашли. Так что Вита, возможно, желает прибраться. Но не в рабочий же день? И тем более, вечером!

Может быть, нужно забрать что-то важное? Что, например? Какой-то подарок от бывшего, припрятанный в дальнем шкафу. В любом случае то, что я видеть не должен! И мне ещё больше охота взбежать по ступеням и постучать в её дверь.

Было время, когда мы ругались ещё на заре, Вита всегда уходила сюда. Если в этот момент никто не жил здесь. А даже если и жил, всё равно уходила. Приезжала сюда и стояла вот так, как и я сейчас, глядя на окна квартир. И, наверное, думала не обо мне. О Никите!

При одной только мысли о нём, меня настигает предчувствие. Ведь она неспроста прикатила сюда? Неспроста…

И, как по сценарию, мимо ворот проезжает большой тёмный джип. Мне даже приходится сделать вид, что я читаю что-то на доске объявлений, отвернуться к дороге спиной. Джип паркуется так, не въезжая во двор. И водитель, оставив сидение, быстро выходит. Пассажирская дверь открывается, выпуская наружу… его. Богачёва Никиту! Я боковым зрением вижу, как, минуя калитку, он входит во двор. Как бросает охраннику что-то и тот пропускает.

Я смотрю ему в спину рассеянно. Я ещё не связал в уме ниточки. И оба конца продолжают лежать, очень близко друг к другу. Но вот он заходит в подъезд и узелок сам собой получается. Вита. И он. В той квартире. Одни.

Какое-то время стою, обхватив прутья тёмной решётки. Как заключённый, который глядит из тюрьмы. Но только свобода моя, она здесь! А они по ту сторону. Оба. А я? Что же будет со мной?

Я лбом прижимаюсь к металлу. Он холодный и это слегка отрезвляет меня. Я должен пойти туда сам и расставить все точки над «й». Прямо сейчас! Только ноги мои и не думают делать шаги. Они приросли к этой плитке. Стоят и стоят…

Я боюсь. И боюсь признаваться себе, что боюсь. Но чего? Что нажму на звонок, а они не откроют. Что прикрою ладонью глазок. Буду долго стоять, пока кто-то из вредных соседей не выйдет, не спросит:

— Вы кто?

Я отвечу:

— А кто живёт в этой квартире?

Мне скажут:

— В последнее время никто не живёт.

И я вынужден буду уйти. Но прижав ухо к двери напоследок, услышу внутри шевеление и голоса. Один женский, другой, очевидно — мужской.

Или того хуже! Вита откроет в халатике, наброшенном на голове тело. Придержит его, чтоб не сполз. Поглядит виновато, и скажет:

— Ну, Кось, раз ты здесь…

А что будет дальше, мой мозг не желает озвучивать. Снова боится. Я — трус! Я не хочу даже думать, что Вита признается в том, что бросает меня…

И поэтому я продолжаю стоять. И решётка забора мне служит последней опорой. Я буду стоять здесь до тех пор, пока они оба не выйдут наружу. Пока не увижу её, не уйду!

Помню, как был там, на этой квартире, уже после всего. В первый раз. Мы тогда уже были женаты. А Витка хотела продать эту часть своей жизни. И почему я тогда не позволил? Вложили бы деньги в другое жильё. Завели депозит. А теперь… Это «гнёздышко» станет их тайным убежищем. Их, с Богачёвым. Они раньше трахались там, и теперь будут трахаться. Только тогда не свободен был он. А теперь она замужем.

Я побывал у него на страничке в социальных сетях. Там нет статуса. Как и нет фотографий жены и детей. Очевидно, развёлся? И приехал за ней. Бесконечно свободный, богатый, брутальный. Во всех отношениях лучше меня! А у Витки взыграло былое. Её можно понять. Столько связано с этим козлом…

Кто-то скребётся мне в спину:

— Милок, поможи! — слышу старческий голос.

Бабуля, за сотню на вид, тянет руку с бумажкой. Я щурюсь, пытаясь понять, чего она ждёт от меня.

— Прочитай! А то мне у аптеки дали лекарство, написали, как пользовать, а я ни пойму, шось тут написано?

Я хватаю листок. Крючковатые пальцы старухи вцепляются в куртку. Вот уж и впрямь говорят, старость не радость. Пытаюсь прочесть письмена.

— Втирать перед сном, — говорю.

— Ась? Стирать за углом? — восклицает старушка. Я понимаю, что она ещё и глуховата. Пожалуй, всё, что старость у неё не смогла отобрать — это голос. Им она управляется с лёгкостью. Горланит так, что в ушах дребезжит.

— В! Вэ! — повторяю погромче, — Втирать в кожу!

— Сдирать кожу? — глаза у неё округляются. Хрусталик в одном из них мутный. Немудрено, что она видит плохо. Отцу заменили недавно. Теперь он, как филин, глазастый. Но в таком позднем возрасте, видимо, трудно менять…

— Втирать! — я склоняюсь почти к её уху, — Втирать в кожу! — вожу пальцем по руке, демонстрируя всем своим видом, что я имею ввиду.

Она хмурится, отчего без того испещрённое морщинами личико, превращается в гузку.

— Мазать! — наконец нахожу подходящий синоним.

— Ааааа! Маааазаать? — нараспев уточняет она.

— Да, да! — тороплюсь подтвердить.

— Ой, спасибо тебе, милок! Дай Бог здоровьица! — крючковатые пальцы сжимают запястье. Но, прежде чем отпустить, она вынимает ещё один лист из кармана, — От тутось ещё расшифроука анализов? Почитай мне, будь добр!

Я возвращаюсь домой через час. Антоха встречает отчётом:

— С Капустиным погулял, ужин съел. Где вас носит?

— Я был на работе, потом… кое-какие дела в институте доделывал. А мама, — тут я теряюсь, — Наверное, тоже работает. Сказала, что после заедет к бабуле. Привезёт что-нибудь.

Сыну, кажется, всё равно. Лишь бы скорее закрыться внутри своей спальни. «Конура», как я называю её. Где он волен быть кем угодно. Танкистом, воителем, бетменом, Рембо. Но только не Тохой Шумиловым. Ибо последний лишён сверхспособностей.