Мадонна миндаля - Марина Фьорато

— Это Вероника из Таормины, — сказал Манодората. — Сегодня она будет тебе помогать. Уж она-то не должна вызвать ненужных разговоров, ведь она христианка, а не еврейка.

Симонетта кивнула, в очередной раз с благодарностью принимая помощь и поддержку своего друга.

— Здравствуй, Вероника, — обратилась она к девушке, но Манодората, не давая той ответить, быстро заговорил:

— Вероника будет не только помогать тебе на рынке, но и в случае чего сумеет защитить на дороге и тебя, и то, что ты заработаешь. Ты ведь не против? Вот, взгляни. — И Манодората повернулся к девушке, которая кивнула в знак согласия, и обеими руками распахнул ее плащ. Оказалось, что под ним скрывается набор метательных ножей, сделанных в форме мальтийского креста. — Уверяю тебя, Вероника прекрасно сможет справиться с этой задачей. В тех местах, откуда она родом, бандитов больше, чем поросят.

Симонетта, страшно заинтригованная, живо повернулась к девушке:

— Может быть, по дороге ты расскажешь мне об этих местах?

Но Вероника, глядя ей прямо в глаза, только головой покачала, и Манодорате пришлось вмешаться:

— Мне очень жаль, но никаких рассказов ты от этой дамы не услышишь.

Симонетта недоуменно посмотрела на них обоих:

— Она что же, не говорит на нашем диалекте?

Манодората ответил не сразу. Потупившись, он некоторое время изучал плитки пола на террасе, потом все же пояснил:

— Когда-то она прекрасно на нем говорила. Веронику я знаю потому, что она вышла замуж за одного из испанских евреев — некоего Хосе, уроженца королевства Леон. Она, христианка, осмелилась выйти замуж за еврея, и единоверцы в отместку лишили ее языка, а у ее мужа отняли жизнь.

Симонетта, похолодев от ужаса, пылко стиснула Веронике руку. Сколько же несчастий, думала она, способна принести любовь и сколько непреодолимых препятствий чинит мир простому человеческому счастью! Сколько ненужных страданий причинили люди этим двоим несчастным, полюбившим друг друга и заключившим брак именем Господа! Впрочем, у нее самой теперь оставалось совсем мало времени для Бога, и к причинам этого только что прибавилась еще одна.

Обе женщины выехали в Павию, и в пути каждая думала о том, кого безвозвратно потеряла, однако на дороге встречалось немало и таких вещей, которые вполне способны были поднять настроение. Симонетта, например, находила очаровательными и зеленые изгороди, и теплое майское солнышко, она даже начала напевать себе под нос какую-то мелодию, и Вероника, как ни странно, подхватила. Петь она, естественно, не могла, просто мурлыкала без слов. Оказалось, что со своей немой спутницей Симонетта может вполне прилично объясняться, хотя разговор их состоял в основном из вопросов с одной стороны и кивков и улыбок с другой.

Чем ближе они подъезжали к Павии, тем гуще становилась толпа вокруг, порой сквозь нее было просто не протолкнуться. Лаяли собаки, дорогу то и дело преграждали стада скота или толпа, которая собралась вокруг бродячего артиста в пестрых лохмотьях, жонглировавшего горящими факелами, или вдруг не давал проехать продавец кур, который размахивал своим живым товаром, раскрывая куриные крылья, точно веера. Подъехав к знаменитому крытому мосту, женщины были вынуждены слезть с коней и повести их в поводу, Вероника шла впереди — и то молчаливое достоинство, с которым она держалась, оказывало на окружающих столь сильное воздействие, что они мгновенно расступались перед ней и ее хозяйкой. Чем выше Симонетта и Вероника поднимались на холм, тем больше было вокруг народу. Вскоре они достигли рыночной площади позади приземистого красного собора Дуомо, и там какофония всевозможных звуков достигла предела. Менестрели негромко наигрывали народные мелодии, старательно извлекая звуки из своих измученных, страдающих одышкой инструментов, торговцы призывали покупать их товар, соблазнительные запахи пирожков и сладостей упорно сражались с острым запахом овечьей мочи и козьего дерьма. Симонетта и Вероника отыскали управляющего рынком, одетого в плащ и словно разделенного на четыре части крестом, красовавшимся у него на спине, и тот со страдальческим и озабоченным выражением лица указал им место на рынке. Симонетта сразу с удовлетворением отметила, что место это — в самом центре шестиконечной звезды, выложенной белыми камешками на сером фоне. Она решила: это добрый знак, и обрадовалась тому, что этот еврейский символ незаметно оказался под сенью христианского храма. Она очень надеялась, что звезда принесет их предприятию удачу.

Симонетта аккуратно вынула бутылки с ликером, разгрузив мула, а Вероника тем временем поставила привезенный ими складной столик, который со всех сторон теснили сотни других столов и прилавков. Затем Симонетта, продолжая сомневаться в том, что им удастся продать хотя бы одну бутылку драгоценного напитка, накрыла столик синей бархатной скатертью и расставила на нем хрустальные бутылочки, стараясь сделать это как можно живописнее, чтобы привлечь покупателей. Следуя совету Манодораты, она откупорила одну из бутылок и поставила рядом с ней небольшую чашечку на цепочке, прикрепленной к ножке стола, чтобы покупатели могли попробовать незнакомый напиток, но не даром, а по скромной цене в один сантим. Чуть отступив от стола, они с Вероникой стали ждать, а солнце поднималось все выше и выше, и многотысячная толпа кружила по рыночной площади, нередко задерживаясь и возле их столика. Впрочем, как и предполагал Манодората, многие останавливались только для того, чтобы поглазеть на даму в красном платье, но некоторые все же пробовали, а затем и покупали ликер. С каждым новым покупателем Симонетта все больше смелела, забывая о природной скромности и застенчивости, она вовсю болтала с покупателями и любопытствующими, очаровывая одних своей явной принадлежностью к высшему классу, а с другими, простыми торговцами и слугами, используя всю известную ей кухонную премудрость и незамысловатые шутки. Вероника оказывала ей существенную помощь: во-первых, тщательно пересчитывала деньги, перебирая их красивыми длинными пальцами, а во-вторых, замечала все, что происходит вокруг. Заодно ей удавалось весьма успешно прогонять нахальных мальчишек, которые проползали под столом и старались на лету, прямо в рот поймать случайно упавшие капли драгоценного напитка. Дважды она сумела прямо-таки за руку схватить вора-карманника, и уж она его не упустила, вцепившись в него мертвой хваткой. А один раз Вероника заметила то, чего не заметила даже сама Симонетта: некая дама, с виду весьма доброжелательная и благородная, решила потрогать материю на платье рыжеволосой синьоры, а сама тайком принялась сковыривать жемчужинки с ее золотой сетки для волос. Но стоило нахальной воровке увидеть сверкающие мальтийские ножи Вероники, как ее и след простыл — она мгновенно растворилась в толпе. В общем, когда колокола на Дуомо пробили Лауды, оказалось, что они уже распродали все бутылки до одной. Город прямо-таки гудел, узнав о новом чудесном напитке. Когда Симонетта и Вероника стали собираться в обратный путь, горожане, толпившиеся вокруг них, так расшумелись — многим хотелось сделать заказ на будущее, — что Симонетта попросила Веронику задержаться еще немного, раздобыть у нотариуса перо и пергамент и записать всех желающих. В полдень они покинули рынок, пообещав провожавшей их толпе непременно вскоре вернуться. И на обратном пути обе пели от души: увесистый мешок, полный дукатов, приятно позвякивал, покачиваясь на шее мула, на котором ехала Вероника.