Что осталось от меня — твое - Стефани Скотт

цели. Лотки с горячими ароматными булочками опустошались в одно мгновение. Коренастая женщина средних лет руководила движением очереди. Она подталкивала людей вперед, а затем, едва только они получали свой товар, одним широким движением оттесняла их в сторону, чтобы дать дорогу следующему покупателю.

Я указывала на лоток с золотистыми мандзю, но дедушка решительно качал головой.

— Красные бобы! Красные бобы! — визжала я.

— Позже, Сумико, — не сдавался дедушка, а я сердито принималась дергать его за волосы.

— А маму ты тоже приводил сюда?

— Да, когда она была маленькая, — говорил дедушка, поудобнее усаживая меня на бедре.

Наверное, я уже была слишком большая, чтобы нести меня таким образом, но дедушке, похоже, и самому нравилось держать внучку на руках. Он говорил, что хочет запомнить меня в этом возрасте.

— А где мама?

— Она пошла за покупками.

— Почему она не взяла меня с собой?

— Потому что я хотел провести время с тобой.

— Но мне нужно…

— Я начал приходить сюда с твоей мамой, когда ей было столько же, сколько тебе сейчас, — продолжил он, а я тем временем отодвигалась от него все дальше, продолжая тянуться в сторону лотка с пирожками.

— Сумико! — строго произнес дедушка и опустил меня на землю. — Сначала храм, а потом все остальное.

Он протянул мне руку, и мы двинулись дальше. Я цеплялась за дедушку, прижимаясь к его ноге. Мне не нравилось, что вокруг столько людей. Я притихла и послушно шла рядом до главных ворот храма — врат Грома — с гигантскими бумажными фонарями, свисающими из-под арки. Однако, когда мы миновали их и приблизились к внутренним воротам с красными колоннами, я принялась беспокойно вытягивать шею в надежде хотя бы мельком увидеть большой колокол. Это был один из колоколов, отбивающих время. Мама говорила, что еще поэт Басё сотни лет назад слышал его звон. В те времена, когда Токио назывался Эдо, город управлялся этими перезвонами, которые сообщали людям, когда им пора вставать, обедать, ложиться спать. Сейчас же звон большого колокола слышен лишь раз в сутки — в шесть часов утра, — а также в новогоднюю ночь: ровно в полночь он бьет сто восемь раз — по разу на каждое из ста восьми желаний, которые, как говорят, порабощают людей. Дедушка водил маму и меня посмотреть, как это происходит. Его друзья в местном совете помогли нам получить место совсем близко от колокола. Так близко, что я чувствовала, как вибрирует воздух после каждого удара. Затем следовала пауза, наполненная необычайной тишиной, пока кедровую балку отводили назад, чтобы вновь отпустить, — и вновь воздух наполнялся мягкой вибрацией бронзы.

Пробираясь сквозь толпу, дедушка направлялся к кадильницам перед храмом. По дороге он говорил, что поднимающийся от них дым напоминает ему не столько об обряде очищения, сколько о моей маме: в детстве она всегда омывалась в волнах этого дыма, а он брал ее на руки и поднимал повыше. Волосы девочки были перевязаны белой сатиновой лентой, а пышные нижние юбки выглядывали из-под подола ее нарядного воскресного платьица.

— Ты готова войти? — спросил дедушка.

Я кивнула. Тогда он подхватил меня и, улыбнувшись, снова посадил себе на бедро.

Дедушка нашел место среди толпы перед отполированной до блеска кадильницей, выпускавшей в воздух густые клубы дыма. Я подалась вперед, он стал подгонять дым ладонью в мою сторону, а я плескала на лицо и потирала руки, делая вид, будто умываюсь этим дымом.

— Теперь ты чиста? — поддразнивая меня, спросил дедушка. — Маленькой капризули больше нет? — рассмеялся он. Я вскинула на него глаза и расплылась в милой улыбке. — Кажется, я знаю, что ты хотела бы сейчас сделать. Узнать свою судьбу, верно?

Это тоже было нашим ритуалом. Каждый раз, когда мы приезжали в Сэнсо-дзи, дедушка, прежде чем пойти на молитву в главный храм, отправлялся вместе со мной к стойке омикудзи[20]. Он давал мне монетку, и я бросала ее в ящик для пожертвований. Мы прислушивались, как она звонко падает на дно. А затем дедушка протягивал мне металлический цилиндр, заполненный длинными и тонкими деревянными палочками. Я трясла цилиндр до тех пор, пока одна из палочек не вываливалась в специальную прорезь.

Подняв палочку, я смотрела на вырезанный на ней символ, и мы вместе искали ящичек с соответствующим изображением. Дедушка засовывал руку внутрь, брал первый попавшийся листок с предсказанием и передавал его мне.

Он наблюдал, как я, шевеля губами, складываю слова. Мне нравились эти предсказания. Даже став старше, я иногда просила дедушку покупать их для меня в торговых автоматах, установленных вдоль дороги. Но в тот день, закончив читать, я не была уверена, что поняла смысл фразы, и протянула омикудзи дедушке. Он улыбнулся, слегка поклонился и пробормотал, что рад оказать мне услугу.

— Так, посмотрим, что тут у нас, — сказал он, поднимая бумажку повыше.

Затем я услышала, как дедушка сдавленно охнул и отвернулся, ища глазами проволоку, которая была натянута над ящичками, — проволоку, где остались висеть все те предсказания, что он не сумел мне растолковать. На ней уже болтались, лениво хлопая на ветру, несколько бумажных полосок.

Но я сделала шаг вперед и, пока он возился с бумажкой, складывая так, чтобы привязать к проволоке, ловко выхватила ее из рук растерявшегося деда.

— Что это означает? — спросила я, вновь вглядываясь в иероглифы.

— Нам не нужна такая судьба, — сказал дедушка, — давай привяжем бумажку здесь, чтобы ветер мог сдуть предсказание.

— Но я хочу знать, — заупрямилась я, отступая назад и вцепившись в бумажку пальцами.

— Сумико, отдай ее мне. Она принадлежит ве-тру.

— Объясни, что там?! — я скомкала тонкую бумажку в кулаке.

Дедушка потянулся ко мне, намереваясь силой разжать мои пальцы.

— Ну же, Сумико, отдай. Я куплю тебе другую, — попытался уговорить меня дедушка, но в следующий момент глаза его расширились от ужаса — я молниеносным движением закинула бумажный комок в рот и принялась жевать.

Некоторые слова уносит ветер, некоторые пожирает огонь, но проходят годы, и они возвращаются, рассыпаясь звоном, словно храмовые колокола, и поднимаются над шумом и суетой.

РИНА И КАИТАРО

НОВОЕ ДЕЛО

Каитаро сидел в рубашке с расстегнутым воротом, галстук, аккуратно свернутый, лежал на столе перед ним. Чашка со свежим кофе стояла рядом, пар медленно поднимался вверх. Каитаро пролистывал папку с новым делом, время от времени делая глоток из чашки.

На этот раз его мишенью станет домохозяйка: тридцать лет, карие глаза, каштановые волосы, среднего роста. Обожает чизкейки.

Каитаро вытащил карту, отметил место, где находится ее дом, глянул на листок,