Цветок на 8 Марта - Натали Лав

Наконец, вода в их бутылках заканчивается.

У отца, по-моему, после всего глаза косить начали. Левый глаз смотрит вправо и вниз, а правый — влево и вверх.

А еще он икает.

— Ччттоо этто бы-лооо? — спрашивает, скорее всего, у Клары.

Та, слава богу, не косит. Но тоже икает.

И вот, икнув, отвечает:

— Нне знаю-ю. Ч-ч-чай, до-о-ол-ж-жен бббыттть…

Ругаться по поводу того, что это было, сил у них нет. И это хорошо. Они просто приваливаются друг к другу плечами и так и застывают.

Скульптура перемирия, блин.

Но это затишье перед бурей… Я своего отца хорошо знаю. Да и Кларочка, зайка моя пушистая, тоже не смолчит. Я б в этой битве, скорее, на неё поставил, чем на собственного отца. А вот нечего с женщинами и девушками воевать. Гиблое это дело.

Я опускаюсь в кресло, оглядываю встревоженно их лица. Отмечаю, что они начали приобретать нормальный человеческий оттенок. И у Клары, и у папы.

— Врача кому надо? — спрашиваю на всякий случай.

Мало ли…

Оба дегустатора отрицательно трясут головами. Ну, хоть в чем-то у них царит согласие и взаимопонимание…

Я вытягиваю ноги, выдыхаю с заметным облегчением и провожу ладонью по лбу. Аж взмок! Вот это утречко… Если день продолжиться в таком репертуаре, то, наверное, надо Клару Ивановну на плечо и домой обратно утащить. Что-то у меня уже сил на такие приключения не осталось. Старею, кажется.

Сидим мы так долго. До тех пор, пока зарядное устройство Клары Ивановны Ивановой не переключается в режим "включено".

Она резво отстраняется от папкиного плеча, потом подскакивает на ноги и устремляется прочь из кабинета. Отец провожает её заинтересованным взглядом.

— Куда понеслась? — кричу я ей вслед.

Но поскольку она не останавливается, поднимаюсь с кресла и иду за ней. Отец потихоньку ползёт за нами. Утром перед работой мы все выглядели значительно бодрее.

Клара роется в той комнате, где холодильник стоит, из которого я воду брал. И в которой она обычно готовит чай или кофе.

— Я… — она растерянно смотрит на меня, а потом переводит взгляд на папу, — Зачем-то перец в чай насыпала. И соль. Морскую. Для ванны…

— Клара… — стону я, хватаясь за голову.

— Я не специально! — пищит она, — Иначе бы даже пробовать этот чай не стала!

Глава 6. Три штрафных карточки

Клара

— Вы меня теперь уволите? — перепуганно обращаюсь к отцу Христоса.

Он как-то замешкивается с ответом. И мне это очень не нравится. Куда я пойду? Я здесь уже давно работаю! И тут Христос — его никак нельзя оставлять без присмотра. Знаю я этих офисных пираний — вцепятся в моего Христосушку, фиг из пастей выдерешь. А Христос Александрович — это практически мой новогодний подарок от Деда Мороза. Разве такими разбрасываются? Нет, конечно. Вот и я не собираюсь.

Поэтому включаю самый пронзительный ультразвук, на который способна, и бросаюсь к Александру Рихардовичу. Перед Христосом я, пожалуй, на колени бы бросилась, а вот перед его отцом этого делать явно не стоит — слишком уж двусмысленно.

Поэтому всё, что мне остается, это прибавить громкость, что я и делаю.

— Не увольняйте меня! Я умру с голоду и хо-лооо-дууу… — последнее слово буквально вою, сражая бедного Александра Рихардовича наповал.

Это я понимаю, потому что он хватается руками за уши и зажимает их, а еще теряет всякое воспитание и заявляет мне:

— Клара, не ори! И так чуть не отравила.

— Я не специально! — продолжаю я глушить собственника организации. в которой работаю, словно рыбу динамитом на рыбалке.

— Клара! Помолчи уже! — Христос отдирает меня от пиджака своего отца и не особо церемонится, но зато успокаивает меня, — Не будет он тебя увольнять. Ему внуки в геометрической прогрессии не нужны.

Перестаю производить шум в промышленных масштабах.

— Да? — вполне адекватно переспрашиваю у Александра Рихардовича.

Он потихоньку отлепляет одну ладонь сначала от одного уха, потом вторую — от другого.

— Не буду, — подтверждает слова сына, — Но это первая штрафная карточка.

— Но я ж не специально! — снова повторяю я.

— И тем не менее, — вредничает Шейгер-старший, — Наберешь три — и пакуй вещички.

Скрещиваю руки на груди и недовольно щурюсь. Кто этот козёл (или так на будущего свёкра нельзя)? И куда он девал моего обходительно руководителя?

— Уууу, какой вы, оказывается, — с явным упрёком вывожу я, но уже в нормальных звуковых границах.

— Какой? — старший Шейгер подбоченивается, явно намекая мне, что я его без хрена не съем.

— Злопамятный! Вот! — произвожу я его оценку.

Он открывает рот, силится что-то сказать и у него не выходит. Дар речи потерял…

— Клара… Ивановна, идите работать уже! — возвращается он в привычный режим общения.

— Иду я, — бухчу в ответ и ухожу в приемную, где сажусь на своё место.

Пытаюсь вспомнить свои обязанности, но в голове после этого чая какая-то звенящая пустота. Ну и ладно! Работа — не волк, в лес не убежит. Как вспомню, что делать нужно — тогда поработаю. Да и вообще — какая работа накануне 8 Марта?! Это ж святотатство!

Христос и Александр Рихардович выходят из подсобного помещения и идут в кабинет. На ходу Христос мне подмигивает, весело ему. А мне вот ни капельки! Как я вообще могла такое сделать?! Зачем я перец в чай добавила? Ладно, перец! Соль для ванны там вообще откуда? И как я её умудрилась в заварочный чайник сыпануть?

Несмотря на все мои потуги, вспомнить, как я это делала, мне не удается. Я только помню, что сильно ругала Александра Рихардовича и его Розу, которую он Христосу втюхивает, и, видимо, мои руки в эти моменты жили своей собственной жизнью. Но пойло получилось на редкость отвратительным. Меня до сих пор передёргивает.

И папу Шейгера как-то жалко. Но тут же вспоминаются его разговоры про Розу, и жалеть его я передумываю. Не заслужил!

Минут через пятнадцать моих тяжких раздумий из кабинета появляется Христос, обвешанный моими пакетами, словно вьючная лошадь.

— Куда это? — спрашивает у меня.

— Туда, — машу рукой в стороны комнаты, где я чай заваривала. Не чай — произведение искусства. Борджиа ему бы позавидовали… Причем всем семейством.

Христос скрывается в комнате, я иду к нему. Пристраиваем пакеты на диван.

— Ты меня не бросишь? — спрашиваю я прямо.

Он поворачивается ко мне. Выглядит удивленным.

— Ты чего, Кларочка? Откуда такие пораженческие мысли в твоей хорошей, но бедовой головке?

— Не знаю…

— Не брошу