Все потерянные дочери - Паула Гальего

приличия, от реальности, от рассудка… И я не знаю, чувствую ли я это из-за уз бихоц, что усиливают каждую эмоцию, или же всё дело в темноте того леса, откуда я его вернула — темноте, что до сих пор живёт во мне.

На вкус он — Кириан. Надежда. Будущее.

Подарок, выменянный в лесу, полном украденных монет.

В комнате слышны лишь наши дыхания — тяжёлые, прерывистые — пока с моих губ не срывается стон. Он воспринимает его как разрешение, как призыв — и прижимается ко мне всем телом, почти с яростью. Моя спина ударяется о холодное стекло окна, но даже это ледяное прикосновение не остужает пламя под кожей.

Внезапно Кириан опускается чуть ниже, на секунду отрываясь от моих губ, и его рука тянется к подолу платья. Он тянет ткань вверх, просовывая ладонь под неё и скользя по моему бедру — ток пробегает по мне с головы до пят.

Я чувствую его бёдра, его тело — как идеально оно ложится на моё, как оно разжигает каждый нерв, как будит самые тёмные желания. Его пальцы отпускают ногу лишь затем, чтобы дотянуться до моей спины — к шнуровке, сдерживающей роскошное платье. Он начинает её развязывать — осторожно, почти не вяжется с голодом в его взгляде.

— Я думал, что больше тебя не увижу, — шепчет он у моих губ.

Над всем — над страстью, над желанием — горит ярость. И боль. Горит сложная, глубокая эмоция, известная только тем, кто терял всё.

— Я тоже, — признаюсь.

Кириан проводит пальцами по позвоночнику. Я чувствую, как платье соскальзывает, оставляя кожу открытой, уязвимой — и в этом ощущении есть что-то божественно сладкое.

— Так мне и сказали, — шепчет он, не отрывая взгляда от моих губ.

Он не отводит глаз, даже когда двигается, даже когда тянет меня за руку, помогая отойти от окна, и затем дотягивается до штор — скрывая за ними стекло.

Он поворачивается ко мне, и я замираю с сердцем в горле. Он подходит, так же медленно, как и раньше. И в этот раз он не целует. Он смотрит. Его сильные руки ложатся мне на плечи, медленно спускают с них ткань — открывая кружевное бельё, нежный корсет, полупрозрачные клочки материи, оставляющие мало простора для фантазии.

Но он не смотрит на кружево. Не на обнажённую кожу, что жжёт под его взглядом. Его руки скользят по плечам, по рукам — и замирают. Там, где замирают и его глаза.

— Что ты наделала, Одетт?

Я немного напрягаюсь — но не позволяю себе показать этого.

Горький привкус поднимается в горле.

— Я спасла тебя, — шепчу без колебаний.

— Говорят, ты сделала больше, чем это, — отвечает он, глядя на чёрные браслеты, охватывающие мою кожу. Они не сплошные, не тяжёлые. Это тонкие, переплетённые линии — изящная филигрань. И в этом орнаменте есть своя страшная красота. — Ты заключила сделку?

Кириан смотрит мне в глаза — и я отвечаю ему взглядом. В его глазах — весь свет небес, всё золото, что когда-либо тонуло в глубинах морей.

И тогда я принимаю решение.

— Я не помню.

Это удивляет его. Меня тоже.

— Не помнишь?

— Я знаю, зачем пошла в тот лес, — киваю в сторону занавешенного окна. — Помню, как очнулась и как меня привели в тронный зал — превращённый в траурный. Помню твоё безжизненное тело. Монеты. Горе Нириды, ужас в лицах твоих сестёр… Помню, как отправилась в лес, и потом… потом ты был жив.

Он сглатывает. Его тёмные брови сдвигаются — он пристально изучает моё лицо, ловит каждый жест.

— Ты не знаешь, как ты это сделала?

— Нет, — отвечаю. И ложь срывается с губ удивительно легко. — А это важно?

Кириан перестаёт смотреть мне в глаза и вновь переводит взгляд на браслеты. Я знаю, о чём он думает. Знаю, что он сейчас спрашивает себя.

Какое тёмное существо стало владельцем этой сделки?

— Ты… в порядке? — наконец спрашивает он.

— Уставшая. Но да, в порядке. — Я смотрю на него. — А ты?

В памяти всплывает голос его сестры, страх Авроры, звучащий между строк:

«Ты точно мой брат?»

— Я жив, — отвечает он. Затем наклоняется, касается кончиком носа моего — медленно, лениво, вызывая мурашки по всей коже. — Спасибо.

Я сглатываю.

— Всегда пожалуйста, — шепчу в ответ, губами к его губам.

На его лице рождается тёмная, хищная улыбка.

— Позволь мне… показать, насколько я благодарен.

Его губы опускаются к основанию моей шеи.

— Очень, очень… — ещё один поцелуй ниже. — Благодарен.

Я вздрагиваю — от шепота, от прикосновения, от обещания. Мои ноги подкашиваются, когда его руки скользят по моей талии.

Я тоже тянусь к нему, обвиваю руками его шею, притягиваю ближе — и он продолжает покрывать поцелуями мою шею. Один особенно дерзкий укус выбивает у меня последнюю крупицу самообладания, и я мягко толкаю его — ровно настолько, чтобы он отступил, пока его колени не коснулись кровати, и он опустился на неё с горящим взглядом и нетерпеливой улыбкой.

Я сажусь к нему на колени, обхватывая его бёдрами, и его пальцы крепко сжимаются на моих бёдрах. В его взгляде — только голод. Я тянусь к нему, чтобы поцеловать, и…

Тук-тук.

Два удара в дверь заставляют меня замереть.

— Не обращай внимания, — бурчит Кириан у моих губ.

И я с радостью готова его послушаться.

Я целую его снова.

Но стук повторяется. На этот раз это уже не вежливое постукивание.

Мы оба отстраняемся, когда дверь с грохотом распахивается — и в проёме появляется Ева, всё ещё в той же одежде, в которой сражалась на поле боя.

Она бросает на нас долгий взгляд и с приподнятой бровью задерживается на чём-то… над моей головой. На короне.

— Вы собирались оставить меня за дверью?

— Как ты могла заметить, мы были слегка заняты, — отвечаю сухо.

Ева бросает мне острую улыбку.

Пальцы Кириана по-прежнему на моей талии. Мои руки всё ещё сплетаются у него на шее.

— Милое воссоединение подождёт, — говорит она. Ну конечно. Значит, она тоже в курсе о моей ночной вылазке в лес. — Арлан получил послание от короля Нумы. Он хочет передать его Лире.

Я скептически усмехаюсь.

— Какая досада, что только я тренировалась десять лет, чтобы быть ею.

Ева усмехается в ответ:

— Мне нужна одежда.

А. Одежда.

Одной мысли достаточно, чтобы платье, валявшееся на полу, взмыло в воздух и оказалось в её руках. Она приподнимает бровь, заметив, что я даже не подняла руки, чтобы направить заклинание, но ничего не говорит.