Соль под кожей. Том третий - Айя Субботина

с ним — опоясывающая боль в пояснице, как будто чья-то невидимая рука вырывает мне позвоночник. И если к рвоте после первых месяцев беременности я теперь всегда морально готова, то эти спазмы — что-то «новенькое». Они превращают мои ноги в кисель, так что даже из туалета до дивана, где я оставила телефон, приходится добираться ползком.

Нужно вызвать «скорую».

Не стоило есть те канапе с креветками — у меня всегда были не очень хорошие отношения с морепро…

Мой большой палей зависает над кнопкой вызова одновременно с тем, как я боковым зрением замечаю темный мазок на полу. Он тянется откуда-то из-под меня. Попытка развести ноги провоцирует новый спазм, на этот раз такой сильный, что не удается сдержать крик.

Это кровь.

Я набираю «неотложку», с трудом, превозмогая боль, отвечаю на вопросы диспетчера.

Она говорит, что бригада уже выехала на вызов, дает какие-то рекомендации.

Мне так страшно, что напрочь отключается голова.

Что мне теперь делать? Сидеть и ждать скорую? Что там говорил голос в телефоне? Я должна постараться не двигаться?

Паника накатывает с новой силой, когда после очередного приступа боли между ногами становится еще мокрее. Я пытаюсь свести их, наивно веря, что, если не буду видеть кровь — ее просто не будет и все это превратится в самый обыкновенный кошмарный сон. Очень неприятный, но всего лишь сон.

Не получается.

Взгляд липнет к пятну на полу подо мной.

Оно стало больше или это плод моего перепуганного воображения.

Снова беру телефон, дрожащими пальцами только с третьей попытки открываю меню вызовов.

Нужно позвонить Диме. Он приедет и все наладится, и с нашим ребенком…

Отбрасываю телефон на диван, потому что в моменте он превращается в раскаленную железяку.

Не нашим.

Не нашим ребенком.

«Это определенно пацан, Лори…»

Это ребенок Вадима, А Шутов просто…

«Можно будет придумать имя, выбрать шмотки, записать в секции…»

Я закрываю уши руками, как будто это может заглушить его чертов идеальный голос в моей голове.

Почему прямо сейчас я не могу вспомнить ни одну из всех тех гадостей, которые он наговорил несколько часов назад, но отлично, слово в слово, помню вот это? Почему помню то, с каким лицом он это говорил, каждый прищур, каждую складку между сосредоточенно нахмуренных бровей?

— Убирайся из моей головы, Шутов, — смотрю в пустоту перед собой.

Или теперь это будет вот так — я начну разговаривать с его воспоминаниями у себя в голове, потому что с ним настоящим мы больше никогда…

Никогда.

Какое страшное слово.

Вспоминаю, что диспетчер «скорой» советовала просто глубоко дышать и стараться не нервничать, чтобы не усугубить свое состояние. Дышу. Не нервничаю. Беззвучно, одними губами проговариваю какую-то белиберду, только краешком сознания фиксируя, что никакая это не белиберда, а сонеты Шекспира.

Господи.

— Шутов, убирайся из меня!

Подтягиваю ноги ближе, опираюсь на спинку дивана.

Нужно встать. Кто-то должен открыть дверь, когда приедут медики.

Вот так, Валерия, потихоньку, опираясь на руки. Ты же именно для этого и качаешь руки — чтобы вытащить свое бесполезное тело из любого дерьма. Нужно просто сосредоточиться и все получится.

Понятия не имею, сколько времени уходит на то, чтобы добраться до коридора, но как раз в этот момент начинают звонить. Я собираю в кулак остатки воли, поднимаюсь, щелкаю замками.

И почти не чувствую, как пахнущие химозным больничным запахом мужские руки подхватывают меня под подмышки. К ним присоединяются еще одни.

Мое тело отрывают от земли, несут.

Женский голос рядом задет вопросы, но я почти ничего не могу разобрать, только как заевшая пластинка повторяю свой срок и что с ребенком и моей беременностью на последнем УЗИ все было в полном порядке.

Меня, как какую-то мумию погружают в машину скорой помощи.

Я начинаю каяться — зачем-то — что вначале не хотела этого ребенка, не планировала беременность и вообще не собиралась становиться матерью. А теперь умоляю сохранить эту маленькую жизнь.

— Все будет хорошо, — говорит голос, но я теперь уже почти не разбираю, мужской он или женский.

Чувствую только, что слова насквозь фальшивые.

Уже по дороге меня спрашивают, кому позвонить.

Мотаю головой по жесткой поверхности кушетки.

— Кто-то должен быть рядом, — настаивает бесполый голос.

«Шутов…» — подсказывает душа.

— Вадим… Авдеев, Вадим, — произносят мои полностью сухие губы.

Я знаю его номер наизусть, но успеваю ли проговорить каждую из десяти цифр — уже не знаю.

Глава двадцать первая: Данте

— Дмитрий Викторович, тут суета какая-то, — рапортует по телефону один из моих ходящих за Лори «глаз».

Бросаю взгляд на часы — время около пяти, она, наверное, как раз вернулась домой после того фарса а ля «поминки». Что такое, Лори? Не успела меня отшить, как пожаловал Авдеев с кольцом и серенадой под окнами? Не слишком ли рано для такого светопреставления?

Нужно приложить усилия, чтобы вытолкнуть эти мысли из своей головы.

Мы расстались. Лори меня послала более чем прямым текстом, а я сделал все, чтобы она ни на секунду не сомневалась в правильности принятого решения. И ни о чем не жалела.

— «Скорая» подъехала. Сейчас парни проверили — к Валерии Дмитриевне точно.

Я чувствую, как в мой позвоночник медленно входит раскаленный железный штырь, пригвождая меня к полу и лишая возможности дышать. На место ядовитых картинок о ее романтическом вечере со Сверкающим рыцарем приходят другие, от которых мое сердце сжимается с такой адской болью, что приходится навалиться плечом на дверной косяк, чтобы не ебануться рожей в пол.

— Что там? — свой натянутый голос вообще не узнаю. Хриплю как полудохлый старик-коматозник.

— Все чисто, Дмитрий Викторович, гостей не было, Валерия Дмитриевна приехала с водителем, в квартиру посторонние не заходил. Никаких «звуков» тоже не было.

Это такой особенный слэнг всех бывших «спецов»: ни выстрелов, ни чего-то подобного. Дает понять, что причина приезда медиков, скорее всего, исключительно в самой Лори.

И я почему-то моментально вспоминаю каким бледным было ее лицо.

Бледнее обычного.

И дергает, очень специфически дергает образ «гладкой прически».

Я накидываю пальто, иду до двери… и с размаху останавливаюсь.

Что, мудак, снова к ней поедешь? Она тебя прогнала, она тебя не хочет — а ты поедешь и снова сделаешь по-своему? И, конечно, обезьянка оттает, снова позволит тебе вернуться в её жизнь. И это опять будет все то же самое. Будет так, как хочется мне, но не так, как нужно ей.

— Держите на контроле все перемещения, — диктую еще более сухим голосом. — Созвон