Её ванильное лето - Оксана Хващевская

Лучше расскажи, каким образом Сафронов связан с развалинами старой фермы! А он ведь связан, не так ли? И давай уж начистоту! Знаешь, в Гончаровке у нас было время подумать и сопоставить некоторые факты. К тому же твое странное поведение и нагромождение вранья… Мы честно пытались верить тебе, но уж как-то слишком все было очевидно. Нас ведь и не искали в Васильково.

— Нет, не искали. Почему? Здесь оставался Вадим, а значит, все было под контролем. Что здесь происходило? Да ничего особенного! Вы же сами все видели… Люди просто занимались бизнесом, нелегальным, черным, приносившим им деньги, причем немалые. Вы правильно поняли тогда: они воровали и вывозили железо, металлолом и не только. Вот башню водонапорную распилили и увезли, старые линии электропередач резали. Тащили все что можно. А что? Весьма удобно и безопасно. Да и в деревне все под контролем. Вот только вы огни заметили однажды, а потом и мне надо было некстати проснуться в карьерах и увидеть темную тень, крадущуюся к развалинам. Я не хотела вам рассказывать. Понимала, что в горячке можете наделать глупостей. А сама оказалась не лучше. Меня поймали, закрыли в сторожке и оставили, по словам Сафронова, умирать. Это было как раз тогда, когда вы в город уехали и у вас, Сашка, сарай сгорел. Сафронов, конечно, меня освободил и дал понять, что мне несказанно повезло, но везение это недолговечно, как и терпение тех людей. Ну а потом вас засекли… А Сафронов выследил меня в зарослях орешника и припер к стенке. Мне пришлось играть по его правилам!

— Но даже после этого ты продолжала с ним спать! — с горечью изрек Хоменок.

— Нет. Только это и не важно!

— Что ты собираешься теперь делать, Машка? — помолчав немного и тяжко вздохнув, спросил Андрей.

— Я не знаю…

— А я вам говорю: по крайней мере Сафронову стоило бы набить морду! — не унимался Кулик.

Все сочли за благо промолчать, прекрасно понимая, что теперь это уже ничего не изменит, да и Машке таким образом они вряд ли смогут помочь.

Ребята вдруг ощутили очень ясно, что бесшабашное, веселое, их лучшее лето заканчивалось. С грустью и обреченностью они понимали, что с ним безвозвратно уходит что-то большее и никогда уже не повторится. Как сложится их дальнейшая судьба, они еще не знали и не загадывали, но теперь каждый пойдет своей дорогой. И это уже будет взрослая жизнь. Сашка улетит на Север, в свой Сургут. Васька в районный центр уедет и отправится, наконец, искать работу, как того требовали родители. А Андрея наверняка загребут в армию в осенний призыв.

А Машка… Случившееся с ней было слишком серьезным, чтобы просто отмахнуться и не думать об этом. Или принять как неизбежность и смириться.

Ребята уснули, завалившись в сено. А Маша до утра так и не сомкнула глаз. Лежала, глядя, как бледнеют звезды на небосклоне, и пыталась взвешенно и трезво думать о том выборе, который ей предстояло сделать. Лигорская не была малодушной трусихой. Она понимала, что самый простой способ решения ее проблемы — аборт. То, о чем говорил Сафронов. Но вот как раз потому, что он с такой легкостью и пренебрежением рассуждал об этом, она не могла так просто на это решиться. Еще несколько часов назад девушка думала, что все будет по-другому. Но вышло иначе. Теперь ей в любом случае одна дорога — в Минск, больше некуда ехать. А там — и она это прекрасно понимала — придется всерьез подумать о работе и отдельном жилье. Не сможет она и дальше быть под одной крышей с Олькой и Олегом. Но… В одиночку она как-нибудь справится, а вот с ребенком ей не выжить. Что же делать? Мысли путались…

Ладонь помимо воли потянулась к еще плоскому животу и легонько погладила его и то невидимое крошечное (всего несколько недель), что и ребенком назвать нельзя было. Она не представляла себя в роли мамы. Сафронов был прав: какая из нее мать? Но вот именно оттого, что он был прав и так уверенно об этом говорил, ей хотелось сделать наоборот! Ему назло, пусть даже он никогда не узнает о ребенке и не увидит его. А еще было безумно интересно и любопытно взглянуть на малыша, которой был частью их обоих. Ведь это подобно чуду! Вадим ушел, но часть его все равно осталась с ней и так будет всегда. И несмотря на боль, которую он ей причинил, и сдавившую грудь обиду, Маше захотелось сохранить беременность. Да, все ее чувства к Вадиму заслонила обида, но они были, продолжали жить! Маша знала, что это не иллюзия, которая рассеется от соприкосновения с реальностью. Чувства были настоящими, но, чтобы жить дальше, чтобы не утонуть, о них лучше забыть. Помнить — значит погибнуть. Если она все же не струсит в ближайшие недели и решится оставить ребенка, воспоминания и чувства следует затолкать в самый потаенный уголок души и, гордо вскинув голову, пойти жизни навстречу.

Она точно справится. Маша сжала ладонь в кулачок. Она упрямая и своего добьется.

Небо над лесом неторопливо меняло цвет. Скоро начнет светать. Машке хотелось в последний раз полюбоваться восходом солнца в деревне, почти осязаемо ощутить особенные тишину и умиротворенность этих мест. Нескоро она вернется сюда… Наблюдая за тем, как светлеет небосклон, Маша Лигорская мысленно как будто прощалась со всем, что за эти летние месяцы стало так бесконечно дорого ей.

Солнце неторопливо взошло над лесом, и его золотистые лучи пронзили мягкую дымку, плывущую над полями и лугами. Они коснулись лица девушки и чуть-чуть согрели ее заледеневшую душу. Это лето, беспечное, бесшабашное, безмятежное, счастливое, привольное, с привкусом ванильного пломбира, которое непременно однажды случается в жизни каждого, подошло к концу… Больше оно не повторится, как не повторится детство или первая любовь. Но воспоминания о нем останутся навсегда и, конечно, ни с чем другим не сравнятся…

Маша смотрела на свою старенькую бабу Антолю и как будто впервые видела ее высохшие, в прожилках синих вен руки, изо дня в день трудившиеся во благо им всем, выцветшие до снежной белизны волосы, бледные глаза и лицо, испещренное глубокими морщинами. Как же много бабушка дала им, вырастила их достойными людьми, вывела в люди, помогала как могла! И до сих пор за них всех у нее болела душа. Она ведь и не знала, как это — жить для себя. Да и не умела никогда. Самоотверженность и доброта были главными