Приговоренный муж - Александр Евгениевич Владыкин

мужчинами всерьез не воспринимались. Надоела одна жена — ушел к другой. Это вызывало сильнейшее недовольство практически всех женщин королевства, кроме, пожалуй, тех, про кого принято говорить, как о дамах с пониженной социальной ответственностью. Не воспользоваться этим было бы ошибкой, да и сам я, несмотря на собственную весьма относительную моральную устойчивость, считал, что ситуация сложилась нездоровая. Семья — это, знаете ли, основополагающая ячейка любого общества. И она должна быть крепкой. Ну, разве что с некоторыми приемлемыми послаблениями. Иногда. Когда очень хочется. Как-то так, в общем…

За тем, чтобы дядюшка Изабеллы не увлекся и не начал пороть отсебятину, внимательно следила графиня ДеВержи, всегда стоявшая рядом со своим будущим мужем и поражавшая воображение мужского населения своими нарядами. На мой взгляд, излишне откровенными, в чем я ей как-то и высказал замечание.

— Простите, ваша светлость, — ответила мне эта карьеристка, интриганка и морально неустойчивая дама. — Но мне кажется, что тут вы ошибаетесь. Вы же сами говорили, что нам нужно вызывать симпатии, как вы выразились, обеих аудиторий — и мужской, и женской?

Я кивнул. Говорил такое, когда как-то раз увлекся и провел для будущей королевской четы небольшую лекцию по пиару.

— И вы тогда говорили, что женщины любят ушами, — я опять был вынужден согласиться. — Я, правда, и глазами тоже, и всем телом, что с удовольствием вам доказала бы, если бы вы согласились, — продолжила графиня. — Но в целом вы абсолютно правы. Все эти баллады, серенады… Они придуманы для нас. Для женщин. И для этого есть Гастон. Он говорит хорошо поставленным голосом (Да уж — недели три пришлось Родрику посвятить занятиям по технике речи с дядей Изабеллы. Церковников этому здесь учат, как выяснилось. Проповеди ведь надо убедительно читать.). И говорит то, что они хотят услышать. А мужчины любят глазами, и я работаю на эту часть населения. Они смотрят на меня, пускают слюни и пропускают мимо ушей ту часть выступления Гастона, в которой он обещает положить конец излишней свободе нравов.

Права. Не поспоришь. Пусть одевается, как хочет. В конце концов, она невеста Гастона, вот пусть он и следит.

В столицу Турвальда мы вступали триумфально при всеобщем ликовании народа и приветственных залпах бомбард. Гарнизон выстроился двумя ровными шпалерами по сторонам дороги и всем своим видом демонстрировал, что армия на стороне нового короля. Опять выступили на центральной площади, а потом отправились во дворец, где нас ждал свергнутый король Конрад Третий, он же мой любимый тесть, с женой и сыном.

Хорошо ждали, с комфортом. В двух клетках. В одной — Конрад. В соседней — королева Матильда с принцем-наследником. Тесть сидел на полу какой-то понурый и, судя по всему, совсем не был рад меня видеть. Почему? Что я ему плохого сделал? А вот Матильда со своим сынком просто бесновались. Даже плюнуть в меня моя теща попыталась. Ну, тут я ее понимаю. Ей вскоре нежная встреча со своей падчерицей и одновременно любящей племянницей предстоит. Я бы на ее месте, зная Изабеллу, тоже спокойствия сохранить не смог бы. А уж когда она графиню ДеВержи увидела и поняла, что та вскоре ее место на троне займет, так совсем из себя вышла. Чуть прутья грызть не начала. Пришлось приказать накрыть ее клетку какой-то дерюгой, как с излишне крикливыми попугаями поступают, а то всю торжественность момента вступления во дворец нового короля портила.

А потом был пир. И какой! Повара, слуги, бывшие придворные Конрада Третьего старались вовсю заслужить милость нового властителя, чтобы не потерять своих насиженных и весьма теплых мест.

И я надрался. Так, как еще, кажется, в этом мире не удосуживался. Не до потери пульса, конечно, но, как выяснилось утром, до полной потери способности адекватно соображать и воспринимать окружающую меня реальность.

В общем, проснулся я в той самой спальне, которую занимал во время моего пребывания в этом дворце в гостях у Конрада Третьего. И в этом ничего особенного не было. Хотя могли бы и в более престижном номере разместить. Например, напротив — в люксе, который тогда Изабелла занимала. Но ничего страшного. Даже некую ностальгию словил. Все-таки здесь я провел мои первые ночи в новом мире и новом теле. Проблема в другом заключалась. Я проснулся не один. И это тоже было бы нормально, если бы из-под одеяла высовывалась голова Элены. Но это была не она. Это была графиня ДеВержи и без пяти минут королева Турвальда.

Ах ты ж…. Глубокомысленно отметил я. И как все это произошло? И было что-то у нас ночью или нет? Судя по тому, что я на себе не чувствую, а на графине не вижу никакой одежды, было.

— Великодушно простите меня, ваша светлость, — проворковала между тем графиня, тоже просыпаясь. — Не удержалась. С тех пор, как услышала еще тогда, уже больше года назад, рассказ вашей достойной супруги Изабеллы о ваших талантах в куртуазном обращении с девушками по ночам, не могла об этом забыть. И вчера воспользовалась тем, что вы были немного… Немного слишком большое количество вина употребили. Но теперь, даже если решите меня наказать за мою дерзость, — она игриво откинула одеяло, демонстрируя готовность тут же принять наказание. — Мне не о чем будет жалеть. Даже в том состоянии, что вы были вчера, это было бесподобно.

— А где Элена? — просипел я, пытаясь собрать в кучу разбегающиеся мысли.

— Она спит в соседней комнате, — ответила, ничуть не смущаясь, графиня. — Ей на пиру в вино постоянно крепкую настойку подливали, так что спит еще, наверное. Если желаете, я ее сейчас разбужу и позову к вам, — и она начала приподниматься.

— Стоять, Зорька! — обхватил я ДеВержи и повалил ее обратно на постель. — Уж раз все произошло, то я тоже хочу знать, какого это было. А то сплошное неуважение к своему благодетелю у тебя, дорогуша, выходит. Ты все прочувствовала, а я даже не помню, ни что, ни как. Так что придется сейчас повторить.

Что сказать? Знал бы прикуп, жил бы в Сочи. В смысле знал бы о талантах графини, может быть, не стал бы тогда от нее в спальне Изабеллы прятаться. Повторять пришлось три раза. Были определенные нюансы, которые настоятельно требовали уточнений.

А что касается нравственной стороны вопроса? Что касается нее, то буду считать, что это был акт по установлению более дружеских дипломатических и даже местами