По извиистым волнам - Вал И. Лейн

— В море есть трезубец, и только сирены могут им воспользоваться, отдав что-то. Вы знаете, что это значит? Как мне его использовать?

На лицах русалок внезапно появилось угрюмое и подавленное выражение. Беловолосая русалка указала на свой рот и горло и сделала режущее движение рукой.

— Вальдес уже отрезал им языки и перерезал голосовые связки. Чтобы они не могли использовать свою песню против него, — вставил я, и меня охватило тяжелое, жуткое чувство, поскольку я слишком хорошо знал его ритуал. — И они также не могут с тобой говорить.

— Мне так жаль, — сказала им Катрина, и в ее глазах появились печальные морщинки. — Вы, по крайней мере, когда-нибудь видели трезубец?

Обе русалки покачали головами.

— Не поймите меня неправильно, — начала Катрина, — но правда ли, что ни одна сирена никогда не пыталась использовать его, потому что ни одна сирена не могла быть настолько бескорыстной, чтобы дать ему то, что он хочет?

Беловолосая русалка закатила глаза и усмехнулась, но рыжеволосая пожала плечами, кивнув, указывая на свое сердце и складывая руки на груди.

— Вы всегда заботитесь только о себе, — мягко, но не обвиняюще заявила Катрина. Она задумалась на минуту, будто прикидывая, что бы это могло значить для нее самой. — А как насчет того, чтобы поплакать?

Я взглянул на нее, не понимая, к чему ведет ее вопрос.

— Вы когда-нибудь плачете?

Русалки стиснули челюсти и покачали головами, показывая пальцами твердое «нет».

— Даже когда вам отрезали языки? — настаивала Катрина.

— Они никогда не плакали. Ни одна из них. Корделия — единственная русалка, которую я когда-либо видел плачущей. И даже тогда. Только один раз. Когда ее сердце было так разбито предательством Вальдеса, что она наслала на нас водоворот и прокляла нас, — объяснил я.

— Вот почему она такая могущественная, — пробормотала Катрина, делая шаг ко мне. — Она — единственная русалка, которая когда-либо позволяла себе быть уязвимой. Чувствовать. — Она повернулась к русалкам. — Вы знаете, что происходит, когда вы плачете? Вы могли бы выбраться отсюда!

В ответ они неопределенно покачали головами. И Катрина отступила назад, на мгновение закрыв глаза.

— Что ты делаешь?

— Пытаюсь думать о грустных вещах, чтобы заплакать. Я собираюсь показать им и освободить их. Я могу управлять водой в баках и разбить стекло. Если бы я только могла…

Внезапно воздух наполнила навязчивая мелодия, заглушив наш шепот и все остальные звуки вокруг нас. Я чувствовал себя так, словно мое тело было парализовано, во власти чего-то зловещего. Катрина стояла неподвижно, глядя на меня с паникой в глазах.

Словно призрак, Корделия появилась в дверном проеме из тени, ее красные губы приоткрылись, и мелодия полилась из ее рта. Без слов. Без текста. Просто мелодия, не имеющая отношения к миру. Я вытащил клинок и взглянул на Катрину как раз перед тем, как мир вокруг меня померк.

Что бы ни случилось дальше, у меня не осталось воспоминаний. Я потряс головой вперед-назад, чтобы стряхнуть соленую воду с глаз, когда вынырнул на поверхность. Катрина кашляла водой в нескольких шагах от меня. Мы были в темноте, плавая по гавани среди чудовищных силуэтов кораблей.

— Что случилось? — спросил я, оглядываясь в поисках какой-нибудь подсказки, которая помогла бы мне вспомнить.

— Корделия использовала на тебе свою песню сирены. Она заставила тебя напасть на меня.

— Что? Катрина, прости меня.

— Все в порядке. Ты не причинил мне вреда. Ты просто схватил меня и утащил за борт вместе с собой.

Я придвинулся к ней ближе.

— Я все еще сожалею. Я даже не осознавал… — Я посмотрел на свои руки, испытывая отвращение к ощущению насилия, которое я испытывал. Корделия могла заставить меня делать все, что угодно. И я презирал саму мысль об этом.

— Все в порядке. С нами все в порядке, — выдохнула Катрина, выглядя удрученной. — Мы просто… не смогли помочь русалкам.

— Давай выбираться из воды и возвращаться в гостиницу. Мы и так пробыли в отключке достаточно долго. — Я быстро плыл по воде, стремясь поскорее вернуться на сушу.

— Мысль о том, что я могла бы это сделать, пугает меня, — сказала Катрина, беря меня за руку, когда я помогал ей выбраться на берег. — Я не хочу иметь возможность управлять людьми.

— Тогда не надо, — мягко сказал я. — Но теперь ты знаешь, почему Корделия не стала контролировать Вальдеса. Она не хотела его любви, если та была ненастоящей.

— Я заметила, что, когда она пела, чешуйки на ее шее — ожерелье — светились, — заявила Катрина.

Я приподнял бровь, с любопытством ожидая, что она скажет дальше.

— Когда однажды ночью я пела колыбельную своей мамы в комнате — ту же мелодию, что пела Корделия, — я помню, как ожерелье светилось. Песня… сирен — это не только волшебство. Думаю, что именно песня активизирует магию, исходящую от их хвостов.

Я прокручивал ее слова в голове. Она определенно на что-то напала, и я почувствовал, как кусочки мозаики соединяются.

— Знаешь, в твоих словах много смысла, — сказал я. — И это объясняет, почему торговля русалками была окутана такой тайной. Покупатели знали, что чешуйки волшебные… но никто не знал, как этой магией пользоваться. И когда Вальдес забирал их голоса… не осталось ничего, кроме поисков разрушенной магии.

— И именно поэтому Корделия сделала свое ожерелье из чешуи. Чтобы ее песня обладала силой в любой форме, — добавила Катрина, ее глаза расширились, когда она заговорила.

Я решительно кивнул, впечатленный.

— Кажется, в тебе нет ничего, что не было бы волшебным, — поддразнил я, касаясь ее бедра. — Голос, сердце, хвост и все, что между ними.

То, как она покраснела, едва заметно улыбнувшись, вызвало у меня желание притянуть ее к себе и заняться с ней любовью снова и снова. Она была океаном, в котором я с радостью мог бы утонуть навсегда. И с этой мыслью я напрягся, выпрямляясь и осматривая окрестности, чтобы убедиться, что никто не сидит в засаде и не следит за нами. Здесь не было места для неосторожности.

Когда мы вернулись в гостиницу, почти весь свет был погашен, за исключением наполовину сгоревшей свечи на стойке таверны. Этого света было достаточно, чтобы найти дорогу обратно в нашу комнату, куда мы тихонько заглянули.

— Ной? — прошептал я. — МакКензи? — никто не ответил.

Мы на цыпочках вошли внутрь и увидели, что оба наших друга крепко спят на односпальной кровати.

— Похоже, нам достался первый этаж, — сказала Катрина.

— Как мы того и заслуживаем, — ответил я. — Как бы то