Несмеяна для босса - Алёна Амурская

Пригубив немного, откидываюсь на подушку. Сквозь плед пробивается тепло, и кожа под ним уже не кажется чужой. Лиза молча расправляет мои пальцы из кулаков, которые я всё ещё стискиваю. Кладёт себе на колени и просто гладит. Как будто я маленький ребёнок, который не справляется. И в этом нет ничего унизительного.

- Яна, - вдруг мягко зовёт Лиза.

- М-м..?

- Я не знаю, что у тебя произошло. И не хочу лезть, пока ты сама не захочешь рассказать… но в моем доме есть одна традиция. Когда кто-то прибегает ночью, перепуганный, измученный и с большими глазами, то он автоматически получает пижаму, чай… и право спать в моей комнате, рядом с гусём. Без вопросов.

Мои губы невольно дергаются.

- А гусь не будет против?

- Он потерпит. Он у нас вообще дисциплинированный, когда надо, - сообщает Лиза и с гордостью добавляет, словно это решающий аргумент: - А еще приучен к лотку!

Я понимаю, что хочу сказать ей «спасибо», но голос застревает. Вместо этого просто благодарно киваю головой. Лиза улыбается - мягко, устало, по-доброму. Как умеют только те, кто выстоял сам, но не озлобился.

- Не переживай, - отмахивается она. - Оставайся у меня столько сколько тебе нужно. А пока давай попьём чай и побудем просто нормальными людьми.

- Га-га! - одобрительно поддакивает вернувшийся к нам Гриша, как будто речь идет и о нем тоже. И заинтересованно тянется к заварнику с чаем.

А я, прикрыв глаза рукой, наконец тихо начинаю всхлипывать. Со слезами начавшегося отходняка и слабым весельем при виде серьезной убежденности на… клюве, морде, лице?.. у этого самоуверенного сторожевого гуся, считающего себя человеком.

Это почти смех. Почти. Но мне и этого сейчас достаточно.

Глава 48. Нежданный гость

Просыпаюсь не потому что выспалась, а из-за глубокой тишины, которая бывает только в добротном бревенчатом домике. Она не звонкая, а такая, будто в доме кто-то осторожно прикрыл все двери и оставил щёлочку света, чтобы не разбудить раньше времени. Приятная и глуховато-вибрирующая.

Я лежу, уткнувшись щекой в мягкую, пахнущую чистотой подушку.

Какое-то время не решаюсь шевелиться, как будто любое движение сорвёт с меня тонкую корку сна и под ней окажется снова всё вчерашнее. Побег, страх… и пустота после, когда ты сидишь на чужой кухне и пьёшь чай, который почти не чувствуешь.

Из окон на меня смотрит мягкое серое утро, а за стенами комнаты живут своей жизнью далекие приглушённые звуки.

Сначала я улавливаю шаги по-утреннему деятельной хозяйки. Слышно, как она двигается размеренно и ловко, как человек, кто умеет виртуозно делать десять дел одновременно: шуршит фольгой, щёлкает выключателем плиты, что-то передвигает в раковине и так далее…

Потом к ее звукам подключаются дети: тоненькое нытье Павлика и глуховатое, уже почти взрослое “Не ори!” Женьки. Кажется, они спорят про вчерашнего деревянного робота, и от этих слов прямо в груди на секунду теплеет. Потому что слово “робот” - оно из другой реальности, где всё просто, и надо только, чтобы ножки стояли ровно.

Ещё где-то рядом шлепает перепончатыми лапами по линолеуму Гриша - этот гордый гусь, которого Лиза совершенно серьёзно называет “нашим сторожем”. А он и не спорит, шагает как генерал с крыльями и клювом. Пару раз он подаёт голос. Только не “га-га”, а вот это своё недовольное “гхр”, когда кто-то покусился на его миску с зерном. И мне, несмотря на все мои скомканно-рваные чувства, хочется усмехнуться.

Я лежу в тишине и пытаюсь не думать. Но мысли, как вода из треснувшего крана, всё равно просачиваются.

Вчерашний день кажется каруселями с вырванными сиденьями.

Сначала момент в дачной лавке у Ревы Виссарионовны, швыряющейся чем попало… перепачканный Бейбарыс с каменным взглядом… страшная дача Германа и его роковой чай… кактус, тёмные провалы между. А потом свет и голос, который я бы узнала из тысячи, даже если бы он сказал одно только слово. И тут же - убивающие этот свет боль и страх, с последующим бегством к Лизе…

В этот дом с мягким ароматом теста, яблок и душевного тепла.

Я с трудом поднимаюсь и свешиваю ноги с дивана. Тело будто склеено из папье-маше: кривое, слабое, но живое. С шероховатого пледа слетает крошечное пёрышко; под пальцами прохладный пол, и это ощущение настоящего как будто приклеивает меня обратно к миру.

Снаружи зима, но в доме тепло, и я ловлю себя на том, что мне стыдно за эту слабость - сидеть, мяться, дышать украдкой, как будто я на чужой территории. Хотя Лиза вчера десять раз сказала: “Мой дом - твой дом”. Я-то ей верю, конечно, но все мои привычки давно подчинены другому закону: не доверять, молчать, не мешать.

- Ты проснулась?

Лиза появляется в дверях как-то сразу, будто стояла и подслушивала. Хотя я чувствую, что это получается у нее как-то само собой, как у интуитивно развитых людей, способных “слышать” свой дом. Она улыбается своей быстрой улыбкой, светлой и дразнящей, как будто не полуживой притащилась вчера, а просто вернулась с долгой прогулки.

- Идём, завтрак остынет. Я уже выставила чайник на второй круг… думаю, тебе нужен горячий и очень крепкий! И тосты как раз подоспели. Пора вставать, соня!

Кивнув, я подхватываю с кресла мягкие носки (Лиза всучила их вечером со словами “без комментариев”) и натягиваю почти на пятки. Затем, держась за косяк, встаю.

Мир не качается - и на том спасибо…

До кухни всего пять шагов, но на третьем я задерживаюсь, невольно принюхиваясь. Оттуда тянет ароматом, который можно было бы записывать на рецепт как лекарство: свежий хлеб, медово-яблочная пастила, сдобное тесто… и дом. Дом, который у меня никогда не получалось собрать из людей и вещей, а у Лизы - получается как будто сам собой.

- Садись, - говорит она, уже оттягивая для меня табурет и накидывая на спинку мягкий плед, - я сейчас тебе намешаю такое, что и мёртвых поднимает. И не смей смотреть на меня так, будто ты тут лишняя, - добавляет она тихо, стучит ложкой о край чашки и ловит мой взгляд. - Сегодня ты просто ешь и дышишь. Всё.

Я опускаюсь и слушаю, как пузырится вода в чайнике, а где-то за стенкой спорят мальчишки. Каждый глоток из утренней симфонии этого дома кажется убаюкивающим куплетом из какой-то детской песенки: “Нам и вьюга не беда, потому